А так как отец хотел продолжать жить и писать, он серьезно воспринял предписание врачей.
После выслушанной лекции отец все понял, и с этих пор главной его едой стала овсянка на воде, сухари и злаковый кофе с небольшим количеством нежирного молока. Этот напиток получил название "бурдоне" (в честь имени одной из парижских улиц) благодаря тому, что включало в себя прекрасное русское слово бурда.
Отец часто со смехом вспоминал об этой своей роковой ошибке, а заодно любил рассказывать анекдот о российском купце, гуляке и пьянице, которому доктора запретили выпивать.
Купец никак не мог взять в толк, что отныне он не должен употреблять ни водку, ни коньяк, ни шампанское. Как он ни уговаривал, доктора были непреклонны. Но на прощанье один из докторов его пожалел и позволил раз в неделю выпивать по рюмочке мадеры.
Купец возвратился домой с несколькими корзинами, наполненными бутылками мадеры и на недоуменный вопрос домочадцев с воодушевлением ответил:
- Доктор велел мадеру пить!
Фраза "Доктор велел мадеру пить" с папиной легкой руки прочно вошла в наш быт.
Так вот, если отец тогда, в Ленинграде, и курил, то это были коротенькие, в половину настоящих, сигаретки "Новые" московской фабрики "Дукат", которые, по всей видимости. специально были придуманы для тех, кто мечтал ограничить свое курение. Довольно наивное решение вопроса, потому что отец выкуривал коротеньких сигареток в два раза больше, чем длинных.
А вот гость - точно курил. Кажется, он курил папиросы "Прибой". Он не производил впечатление страстного курильщика. То есть из его ноздрей не выходили густые струи дыма. Однако сухие смуглые пальцы постоянно сжимали белый мундштук дешевой папироски.
Это был Михаил Михайлович Зощенко.
Сейчас я с удовольствием рассматриваю все три фотографии, которые тогда мне посчастливилось сделать.
Одна - папа и Михаил Михайлович сидят, задумавшись, на диване, и две других - портреты Зощенко.
Вот он, худой, смуглый, с глянцевыми глазами, окруженными густыми тенями, внимательно слушает, держа папиросу чуть на отлете. А вот он, закинув голову, смеется, и я слышу его характерные тихие смешки.
Вернувшись в Москву, я сразу же проявил ленинградскую пленку и напечатал все получившиеся кадры. Конечно же были напечатаны кадры папы и Зощенко.
Пленку, разрезав на несколько частей и свернув колечками, я поместил к другим пленкам в картонную коробку от печенья "Крекер", хранившуюся за стеклянной дверцей в одном из книжных шкафов в папином кабинете в Лаврушинском переулке. Папа постоянно жил на даче в Переделкине, я же перебрался из "детской" в его кабинете.
