Разумеется, отдаю себе отчет, что всю эту картину ночного бомбоубежища тогда, а трех летнем возрасте воспринимал несколько иначе - ведь многих слов я просто-напросто не знал. Но картина осталась в памяти, и уже потом, так сказать, постфактум, некоторым понятиям я дал названия - слабого накала лампочка, канализационные трубы, горка, бокалы и так далее...
Сказал, "нас отвели", но в действительности это сказано для красного словца. Никаких нас не было. Был лишь я один. Понятно?
Теперь-то я точно знаю, что рядом находилась моя старшая сестра, но никак ее не помню, как не помню и маму в тот момент.
Помню только ощущение, что она была...
Ну, этого, пожалуй, будет достаточно.
Речь-то идет не столько обо мне, сколько об отце. Отца той эпохи в памяти не сохранилось. Он возник несколько позже, очевидно через несколько месяцев, когда мы в эвакуацию приехали в Куйбышев.
Не могу не поделиться одним коротким и драгоценным воспоминанием.
Худой человек в военной гимнастерке снимает меня с грузовика.
После длинной утомительной дороги я испытываю чувство покоя и безопасности. Может быть, в моем подсознании покой и безопасность запечатлены именно этим давним эпизодом.
(Хотелось бы попроще это соображение выразить, но - как получилось, так получилось!)
Крепкие руки худого человека в гимнастерке надежно берут меня за бока и опускают на землю. Это единственное воспоминание о моем дяде, папином младшем брате Жене, писателе Евгении Петрове, который случайно оказался тогда в Куйбышеве, вернувшись из очередной журналистской поездки на фронт.
Отец же как раз был тогда на фронте в своей очередной командировке.
Вскоре, может быть через полгода после этого дядя Женя погибнет в авиационной катастрофе под Ростовом - на - Дону, возвращаясь из осажденного Севастополя...
Все свое детство я рассматривал на свет кадры документальной киноленты, где изображен был, снятый сверху, лежащий среди похоронных цветов мертвый дядя Женя.
В память навсегда "впечаталось" его точно бы вылепленное худое и длинное лицо, высокий лоб, выпуклые, как на посмертных масках, веки...
Конверт со стопкой нарезанных позитивных пленок хранился в одном из таинственных ящичков папиного письменно стола, не под столешницей, а в боковой надстройке, с двух сторон закрывающейся складными створками.
Это сооружение чем-то напоминало дворец в волшебном городе, с аркой и деревянными колоннами...
Мои детские впечатления о военном времени, воспоминания об отце и о его письменном столе возвращают к написанию "Сына полка" и к обстоятельствам вокруг этой работы.
