В доме оказалось куча денег (в прямом смысле), которые не на что было потратить.
С двенадцати часов ночи эти деньги, как в сказке, превратились в ничего не стоящие бумажки.
И в обозримом будущем денег негде было взять.
А есть нужно было.
Чтобы не забыть!
Отцу очень нравилось высказывание Пушкина о работе "Пугачевский бунт", которая претерпевала одно издание за другим, хорошо продавалась и тем самым приносила автору какие-то средства.
Так вот, Пушкин называл Емельку Пугачева "своим оброчным мужичком".
По аналогии отец называл своим оброчным мужичком героя повести "Сын полка" Ваню Солнцева.
Следует заметить, что можно было бы и целый ряд других "оброчных мужичков" назвать...
Одно из первых изданий "Сына полка" вызвало у меня сильный интерес: книжка была в плотной глянцевой суперобложке с фотографией мальчика в солдатской шинели и в каске. Было странно, что выдуманный папой Ваня Солнцев оказывается в действительности обычным, живым мальчиком. Я знал, что на самом деле это не так, и к этому изданию книжки относился с неприязнью.
Дело в том, что после выхода в свет, повесть была экранизирована, и живой мальчик на суперобложке был не кто иной, как персонаж из фильма, сыгранный маленьким актером.
Итак, чувство неприязни, отторжения.
Но не книги, не текста. Книгу я сразу же полюбил и упивался описаниями природы.
"Была самая середина глухой осенней ночи. В лесу было сыро и холодно. Из темных лесных болот поднимался густой туман..."
Могу цитировать наизусть и дальше.
Мне, конечно, трудно этот факт проконтролировать, но многие полюбившиеся фразы я узнал задолго до того, как прочел в книге. Отец читал маме эту повесть по мере написания, и мы с сестрой так же при этом присутствовали.
Очень хорошо помню папу во время работы.
Сейчас попробую сделать нечто почти немыслимое - воссоздать картину работы.
Он сидел, низко и как-то боком склонившись над столешницей, и быстро писал, заполняя страницу за страницей буквами, словами, фразами, соединяющимися в ровные строчки.
Конечно, я не присутствовал при этой работе постоянно.
Час от часа, день ото дня стопка исписанных родным папиным почерком страниц увеличивалась, а пачка белой бумаги - худела, худела, худела...
Белый нетронутый лист был мертвый, холодный, а покрытые ровными синими строчками страницы были живыми, теплыми, они даже, кажется, шевелились и общались друг с другом. Во всяком случае края страниц чуть закручивались и между ними присутствовало какое-то таинственное пространство.
