— Почему я должен чинить твою паршивую крышу, когда ты сам о двух ногах и двух руках? — пожал плечами Середняк и снова плюнул.
— Я не умею, — сознался Ман. — Каждый должен заниматься своим делом. Если я полезу на крышу, то могу упасть и стану негоден к тому Ремеслу, которому обучался в городе последние пятнадцать лет.
— Что это за паршивое Ремесло, от какого здоровый мужик не способен влезть на крышу собственного дома? — Ман не отвечал, и тогда Сун, помедлив, добавил: — Может быть, это такое тяжкое Ремесло, что от него здоровый мужик делается больным и не может вскарабкаться даже на собственную бабу?
Ман сдвинул шляпу на затылок и впервые показал свое волчье лицо собеседнику. Лицо было равнодушным, словно никакие оскорбления не могли задеть достоинства Мана и лишь будили в нем скуку да зевоту.
— Я могу влезть на женщину, — сказал Ман. — Но у меня нет женщины. И нет времени. Видно, ты не хочешь заработать лян>1 серебра за пустяковую работу. А в детстве, помнится, ты любил даже старые медные монеты.
С этим он повернулся, чтобы следовать своей дорогой.
— Эй, ты… как тебя… Ман! — окликнул его Сун-Середняк. — Я залатаю твою паршивую крышу за пару лянов. Если, конечно, они у тебя и впрямь из серебра, а не из навоза.
Ман не обернулся. Середняк выждал немного и с деланым пренебрежением сплюнул ему вслед. Потом, поразмыслив, высморкался в ту же сторону.
— Ишь, — сказал он сам себе. — Нероботь, а тоже… свое достоинство понимает.
Когда Ман переступил порог хижины деревенского старосты, тот сидел за низким столиком и с отвращением глядел на раскатанный перед ним свиток рисовой бумаги. Посреди желтоватой чистоты свитка распласталась безобразная клякса чернил. Оставляя за собой мелкие точки следов, вокруг нее бегал таракан.
— Ты, тварь, — ненавидяще сказал староста и поднял чернильницу из потемневшей от времени яшмы, чтобы уничтожить таракана.
— Меня зовут Ман, — сказал Ман, снял шляпу и поклонился. — Доброго здоровья, господин староста.
Не поведя и ухом, староста с размаху опустил чернильницу. Брызги усеяли не только все прежде нетронутое пространство свитка, но и одежду, и лицо старосты.
— Уважаемый господин излишне потакает своему гневу, — бесцветным голосом отметил Мав.
— А тебя никто не просит отверзать пасть! — проревел староста, размазывая потеки по щекам.
Ман смолчал, хотя лицо его потемнело.
— Если бы я не поддавался своим чувствам, — сказал староста уже спокойнее, — то сидел бы в столице, посреди белокаменного дома, в окружении жен и прислуги. И не унижался бы до того, чтобы самому отправлять обязанности писаря… Как, говоришь, твое имя — Ман? Это который же из Манов?
