Великий князь говорил:
— А вот этого, Картымазов, не надо! Если хочешь знать, я нарочно задерживаю отъезд посольства мятежных братьев из Москвы. Пусть помучаются в неведении! Пусть раскаются поболе! У меня свои планы. А ты слушай, что я тебе говорю, — поезжай-ка ты вместе с твоими друзьями к себе на Угру, недельку отдохни и возвращайся! Как только вернешься, так я посольство братцев моих и отпущу обратно, а перед отъездом дам тебе дополнительно некоторые секретные инструкции насчет того, что отдельно сказать брату моему князю Борису, а что совсем отдельно брату Андрюше-Горяю. А пока ты свободен, Картымазов! Жду тебя через две недели!
Картымазов, низко поклонившись, вышел.
На сим великий князь повелел прекратить записывать, удалился в соседнюю комнату и дожидается, пока я передам ему готовый документ.
По личному приказанию государя записано скорописью, а затем переписано тайнописью с одновременным уничтожением вышеупомянутой скорописи доверенным дьяком великокняжеским Федором Курицыным в единственном экземпляре и немедля передано в руки государя нашего великого князя московского Ивана Васильевича для вечного хранения в его секретном великокняжеском архиве.
6 июля 1480 года
…Купец Онуфрий Карпович Манин в силу своей профессии, а также характера не мог позволить или даже представить себе путешествия из Новгорода в Москву (и далее) без возможности извлечения из этого предприятия, раз уж оно стало неизбежным, максимальной выгоды.
Неизбежным это предприятие стало в силу непреодолимых обстоятельств, то есть тех, которых купец Манин преодолеть не смог, а именно: выхаживание Любашей раненого Ивашки неожиданно привело молодых людей к пламенной, нежной и настолько глубокой любви, что жизнь друг без друга стала казаться им совершенно невозможной. Это, в свою очередь, привело Ивашку к тому, что он бухнулся в колена купцу Манину и стал просить у него руки дочери. Манин дочь любил и, услышав от нее, что все ее счастье в Ивашке, согласие свое отцовское дал, понимая, какие это согласие будет иметь последствия.
А последствия были такими, что, поскольку Манин в своей единственной дочери души не чаял, ему пришлось смириться с мыслью, что жить с мужем Любаша будет в Медведевке на Угре, потому что Ивашко себе жизни другой не представлял, — а это означало, что и Манину придется сниматься с места и всю свою купеческую карьеру начинать сначала, потому что и он, в свою очередь, не представлял себе жизни вдали от родного дитяти.
