Женщины входили, смотрели на малютку, и лица у них становились добрые-добрые.
— Пусть долгими будут его года, — говорили они и усаживались в сторонке — чаю попить и побеседовать.
Разговор, как всегда, шёл о войне. Кто-то получил письмо от сына, сын пишет: «Лежу под пулями, они льются на нас словно дождь». Муж такой-то ранен, ему ногу отняли по щиколотку. Чей-то брат в госпиталь попал, а у другой женщины муж уже выписался; может, на побывку приедет, перед тем как снова на фронт…
Уходившим гельнедже́ — жена дяди — отсыпала «той пай», подарок, — горсть джиды, целый мешок которой мама хранила для этого дня.
Наконец остались только самые близкие: Огульбостан-эдже, бабушка Сада́п и гельнедже Бибиджема́л. Они стали думать, как назвать братишку. Мама услышала, о чём речь, приподнялась в постели:
— Гельды́ пишет: если сын — назовите Мура́дом.
«Мурад» — значит «сбывшаяся мечта».
— Хорошее имя, — сказала бабушка Садап. — Но надо бы так назвать мальчика, чтобы все знали — он родился весной.
Братика назвали Язмура́дом[4].
У меня глаза слипались от усталости. Шутка ли, целый день в беготне. Обычно я спала под боком у мамы, но в тот вечер она указала местечко подальше. Между мной и мамой лежал братишка. Никто, наверное, не ликовал так, как я, при его появлении, а тут чуть не заплакала. Обидно сделалось, что оттеснил меня. Но вскоре от обиды и следа не осталось.
На седьмой день Огульбостан-эдже выкупала братишку, запеленала его и отдала Нуртэч. Мы понесли Язмурадика по селу, зашли с ним в несколько домов, провели его через семь препятствии. Ещё сохранялся этот древний обычай — человека во младенчестве застраховывать от семи главных бед.
Но не помогло: наш братишка жил не долго, умер на четырнадцатый день. Как потом объяснила мама, его, бедняжку, коснулась «младенческая». Болезнь такая бывает у самых маленьких.
Ходжамурад-ага и ещё один старик завернули братика в камышовую циновку и унесли на кладбище.
Мы с Нуртэч принялись вопить:
— Не уносите!
Не сразу поняли мы, что Язмурадик умер. С трудом нас тогда успокоили. А мама ни слезинки не пролила, только лицо у неё чёрное сделалось. Приходили женщины, те же, что поздравляли с новорождённым, читали заупокойную молитву, ая́т, и говорили маме:
— Не печалься, ты молодая. Гельды благополучно вернётся, будут у вас ещё сыновья. Лишь бы отец твоих детей остался жив-здоров.
Мама медленно кивала и смотрела куда-то мимо всех.
Много дней была она хмурой и молчаливой, задумывалась и вздыхала глубоко-глубоко.
