Я подождал еще немного. Печальный зов повторился в четвертый раз. И я снова услышал его.
На этот раз я прислушался к нему с большим вниманием и уловил некоторый провинциализм в произношении, изобличавший в незнакомце крестьянина. И не только крестьянина, но обитателя определенной местности.
В тех нескольких простых фразах, которые он повторял, гласные звуки скрадывались и звучали невнятно. По этой характерной особенности я узнал в раненом мексиканце уроженца побережья Веракрус и Тиерры-Калиенте. Жители этой местности известны под названием "харочо".
Страдалец лежал, по-видимому, довольно близко от моей палатки. Нас разделяли какие-нибудь сто-двести шагов.
Я не мог больше слушать равнодушно его печальную мольбу.
Вскочив с катре - походной кровати, стоявшей у меня в палатке, я ощупью отыскал кружку, захватил с собой фляжку с виски, распахнул полог, вышел на свежий воздух и направился к тому месту, где, по моим предположениям, лежал человек, так настойчиво умолявший о помощи.
Глава III
СТРАШНАЯ УГРОЗА
Палатка, из которой я вышел, стояла посредине небольшой поляны. В десяти шагах от нее начинался чапарраль, то есть густой колючий кустарник, состоящий из акации, кактусов, агав, юкк и копайских деревьев, перемешанных и сплетенных между собой лианами, а также ветвями смилакса, сассапарели, ялапы и вьющейся бромелии. Тут не было тропинок, за исключением тех, которые протоптали дикие звери: робкий мексиканский мазаме1 и его извечный враг - коварный койот.
Одной из этих тропинок я и решил довериться. Извилины ее не замедлили сбить меня с толку. Несмотря на то, что на безоблачном небе ярко сияла луна, я ухитрился заблудиться и скоро окончательно перестал понимать, где находится моя палатка и в какую сторону мне следует идти.
Перед глазами моими не было никакого предмета, который мог бы служить мне путеводной звездой. Я остановился, выжидая каких-нибудь звуков.
Несколько секунд царило глубокое молчание, не прерываемое даже стонами раненых. Многие из них, по всей вероятности, уже замолкли навеки. Отвратительного завывания волков тоже не было слышно. Я объяснил это себе тем, что голодные звери заняты пожиранием мертвых.
Эта тишина производила более тягостное впечатление, чем печальные звуки, предшествовавшие ей. Я почти желал снова услышать стоны и крики.
Но ужасное молчание продолжалось недолго. Его нарушил уже знакомый мне голос. На этот раз, однако, он произнес совсем другие слова:
