Я вдруг понял, что все эти мистические фиговины, которые и были и есть, они действительно все — зеркала русской революции и, соответственно, западной. То есть подход наших оккультистов ко всем этим оккультным вещам это совершенно интересный такой, своеобразный культурный архетип. Они совершенно не похожи на западных. И на западе их есть много, в зависимости от страны и от места. То что делают в Калифорнии, и то, что делают у нас в Канаде, две большие разницы. Я впервые столкнулся с этим в очень ярком проявлении, когда я приехал на семинар Грофа в Зеленогорск. Там сидит очень много народу моего возраста, такие младотурки, которые, в общем, хотят все это, то, чему Гроф учит, немедленно применить. Им совершенно пофигу все эти переживания, поиск и так далее. Самое главное в России это личная сила и ее применение немедленное, будь то терапия или сглаз. По большому счету здесь все закручены именно на этом. У этого всего есть одна очень неприятная черта, когда ты приходишь в компанию таких людей, они тут же начинают тебя щупать. Это даже не снобизм, а какая-то такая херня просто.
В Канаде, кроме как у гурджиевистов, я этого не видел никогда. Гурджиевисты — у них это как бы положено. Они все косят под Гурджиева, поэтому они там могут и в морду дать. А у остальных это все очень тихо, спокойно, без всяких игр во власть, на тему «кто есть кто». Я учусь у нескольких людей, но у них вообще нет ни рекламы, ни таксы, которую ты платишь за учебу. У одного номинальные деньги, он преподаватель цигун, навороченный цигун, то есть цигун с визуализацией. Ему платишь двадцать баксов за два месяца. А индейцы, к которым я езжу — там вообще ни о каких деньгах не может быть и речи.
В: А что за индейцы?
А: Обычные индейцы. В резервации. Там шаманы проводят церемонии постоянно, каждую неделю. В основном церемонии направлены на то, чтобы лечить людей от наркомании и алкоголизма. Там у них камни, и там происходит камлание. И все потеют. Баня, грубо говоря. Они проводят это каждую неделю и обычно собираются там молодые ребята, индейцы, иногда белые или азиатские, черные, которых привозят из ЛТП. Иногда это люди, коллеги этого старейшины, шамана, они помоложе, менее опытные, они занимаются этой психотерапией индейской в тюрьмах. Ну и некоторое количество людей, которые ничем не занимаются, просто там сидят. И это делается абсолютно без понта. То есть никто не смотрит, индеец ты или белый. Приходишь и сидишь. Белые туда, правда, не ездят, потому что в Канаде расизм довольно серьезный, то есть белые считают индейцев дегенератами, мало их посещают. И там совершенно другая атмосфера. Личная сила совершенно никого не колышет. Об этом не думают. Здесь, в России, и на Алтае, эти алтайские видящие, особенно из тех, которые помоложе, совершенно закручены на двух идеях: на личной силе и на великой алтайской духовной нации. У которой есть какой-то уникальный багаж духовный, о котором они сами не очень-то хорошо знают, но заранее говорят: «Делиться не будем. Может быть, мы просветим все народы, но, скорее всего, не станем». При этом судя по всему, багажа у них большого нет. То есть это одна из культур. Их очень разбаловали рерихисты. Потому что они долго ездили и орали, что Алтай это Шамбала. Алтайцы так думали-думали, и решили что да, действительно, Шамбала. И начали под это дело банковать. Там, правда, есть пожилые люди, которые были еще шаманами при советской власти, у которых нет интереса к коммерции, которые очень приличные. Я там общался с двумя. Мужик такой довольно мрачный просто по жизни, видимо, он какой-то такой шаман. И бабка, ей восемьдесят лет, она с бубном, бубноносный шаман, что сейчас редкость на Алтае, она очень кайфовая старушка. Она по-русски почти не говорит. Я боялся, что она будет сидеть, надувшись, как жаба, и не будет общаться со мной. Наоборот, у нее дочка переводила для меня, и она при дочке как-то говорила, но так. А как только дочка вышла, она как начала мне шпарить. То есть она употребляла все свое знание русского языка, чтобы мне передать какую-то интересную информацию. Я, правда, почти ничего не понял. То есть она сказала, что у нее есть бубен, потом сказала мне, чтобы я приехал к ней через два года. Она меня лечила.
