Возможен упрёк в нашу сторону: разве не возмущались вы игровыми поделками так называемого постмодернизма? Теперь перед вами книга самая серьёзная, жизненная, лишённая всякого озорничания.
Всё это верно, но…
Чеченская война – неизбывная рана общества, а для тысяч жизней ещё и своя, личная трагедия. Автор книги в этом печальном списке. По-человечески его кричащему повествованию сочувствуешь. Но сочувствие вызывает и случайный спутник в поезде, поведавший о своём горе – потере любимой собаки или лишении прав за вождение автомобиля в нетрезвом виде. Является ли подобная исповедь фактом литературы?
Никакие самые «талантливые» темы, если вспомнить известную фразу Розанова, не делают литературу талантливой автоматически. Творчество не существует вне тщательнейшего отбора событий, лиц, положений, вне следования единому жанру. Наконец, не существует оно без полноценных, одушевлённых художественной волей, именно сотворённых образов. «Шалинский рейд» отличается отсутствием этих важнейших свойств.
Говорят о чрезмерной публицистичности романа, что отчасти справедливо. Строго говоря, это лишь полуправда. Публицистика требует фактов, она невозможна без их анализа, без их обобщения, пусть самого тенденциозного. Мы же сталкиваемся только с обилием слухов, домыслов, субъективнейших, подчас взаимоисключающих выводов. Автор мечется от гуманизма к мизантропии, от пацифизма к оправданию войны в ницшеанском почти смысле. Особенно явно это в тех фрагментах, где в качестве непроизвольного жанра выступает дневник – бесчисленные лично-авторские ощущения, обрывки мыслей, иногда, напротив, пространные философические рассуждения, очень приблизительно связанные со смыслом повествования либо лишённые этой связи вовсе.
О художественной составляющей книги приходится сказать, что прежде всего она ничтожно мала. Притом в самом обычном, количественном смысле. Если вынести за скобки сомнительную публицистику и «человеческое, слишком человеческое», останется короткий, скудный сюжет, выморочные персонажи. Нельзя назвать их героями, наделёнными душой и характером, кровью и плотью.
Не оттого ли, внимая ужасу войны, этим ужасом не вполне проникаешься? Здесь страдают и гибнут лишь примитивно очерченные фигуры, будто бы взятые из компьютерной игры-«стрелялки».
Живые люди, растерзанные настоящей войной, остались за пределами этой гневной, нервной, откровенно слабой, путаной книги.
Герман Садулаев. Бич Божий
