Толик зарычал. Вцепился в прутья решетки и начал их трясти. Остановился лишь после того, как понял, что Чеслава его ярость только забавляет.
– Открой камеру, Корбут. Давай разберемся с тобой по-мужски. Здесь и сейчас. Клянусь, что не заставлю тебя долго мучиться. Убью сразу.
– И не подумаю. – Чеслав взобрался на дрезину. – Это было бы слишком просто, а я не люблю примитивные сюжеты. Еду в Берилаг, боюсь оставлять твою девочку наедине со своими головорезами. Представь себе: совсем недавно ее хотели изнасиловать!
Томский опять начал трясти прутья клетки, но его отчаянный стон заглушил заработавший двигатель моториссы. Толик проводил Чеслава полным ненависти взглядом и обернулся к Владару.
– Ладно, еще не вечер. Посмотрим, кто кого. Отец Владимир, что скажете?
– Нет, Анатолий, – старик отрицательно покачал головой. – Пойми, я не могу. Не имею права. И без того натворил достаточно, чтобы заслужить проклятье. Можешь выместить свою злобу на мне. Поможешь умереть – буду только благодарен. Искренне сочувствую твоей беде, но к хранилищу вируса не поведу. Если поступлю так, умрем только мы. Поддамся слабости – погибнут тысячи. Прости…
Они стояли напротив друг друга. Старик и молодой человек. Богомолец и убежденный атеист. Такие разные, но оба поседевшие в страшных испытаниях. Наконец Толик сделал шаг навстречу Кольцову и протянул ему руку. Необходимости в словах не было. Кольцов понял все по глазам Томского. Он не принесет заразу в Метро, даже если из-за этого станет самым несчастным человеком.
ЧК не умел любить. Ни людей, ни их нынешний дом – метро. Поэтому – просчитался.
А Владар и Томский умели. В эту минуту анархист и священник нашли общий язык.
