Сейчас важно выяснить обстоятельства нападения, и тут надо смотреть в оба: как поведет себя, как проявит Панкратьев. Ведь процессуально в данный момент он не только потерпевший, но в какой-то степени и подозреваемый. А главное — сторож ценнейший свидетель, возможно, единственный очевидец события, если не учитывать его малолетнюю внучку. Так что во всем этом еще предстоит разобраться.
То ли оттого, что Панкратьев несколько часов пролежал связанным, а может, от пережитой беды у него тянуло руки, и он не мог их никак успокоить, потирал, гладил, унимал непроходящий зуд.
— Борис Иванович, — решился, наконец, Алексей, — я понимаю ваше горе и очень сочувствую. Но нам надо искать тех, кто так жестоко обошелся с вами и вашей внучкой.
— Ольгуша-а, — глухо протянул Панкратьев. Какая-то внутренняя боль не давала ему успокоения, постоянно меняла его лицо. От губ, глаз, крыльев носа бежали мелкие морщинки, и Алексею казалось, что оно стареет прямо на глазах.
Он набрал номер телефона.
— Приемный покой? Здравствуйте. Из Первомайского райотдела беспокоят. Можно узнать о состоянии девочки, доставленной сегодня утром с улицы Зеленой? Фамилия? Ольга... — он взглядом обратился к Панкратьеву и почти по шепоту его губ определил, — Кулакова. Ольга Кулакова. Так... так. Ничего страшного, но полежать придется, понятно. Спасибо, девушка! Врачу передайте «спасибо»...
Вновь опустил голову Панкратьев, углубился в свои думы. Понимал его состояние Алексей, а потому гасил в себе появившееся за эту медлительность раздражение.
— Борис Иванович, вы сможете ответить, на несколько вопросов?
— Спрашивайте, — разомкнул обескровленные губы сторож.
— Расскажите о случившемся.
И еще минуты две длилось молчание. Собирался Панкратьев с мыслями, никак не решался начать. Будто тень коснулась его лица, загустела на нем сетка морщин.
— Ждал я к вечеру внучку. Обещалась принести ужин. Не осуждайте, сам в беде этой виноват, не имел права, открывать в такое время, да вот, внученька...
Алексей ловил каждое слово. Сейчас важна любая деталь.
— Слышу ее голосок, крючок тороплюсь снять, а он тугой, крючок-то, кованец... Приоткрыл дверь, не широко так, а ее с той стороны как дернет кто-то, и этот, с ножом. А Ольгушки нет.
— Борис Иванович, что запомнилось вам в этом человеке?
— Я и видел-то его какой-то момент. Очки темные, большие, круглые такие очки. Фуражка, плащ черный, воротник поднят. Толкнул меня к стене, нож у шеи. А потом руки за спиной веревкой стянул. В вахтерской и внучку увидел, тоже связали, зверье, за что ребенка-то? Видно, совсем души у них нет!
