— Ой, правда, Саймон, давай! — запрыгала на месте Полли.— Я буду свидетелем, а она подсудимой.
— И я хочу быть свидетелем,— заявила Аннабел.— Я еще ни разу в жизни не была свидетелем. Это нечестно.
Мэри, ничего не понимая, смотрела на них во все глаза.
— У нас дома, когда кто-нибудь напроказничает и не хочет раскаяться в своем поступке, мы устраиваем суд...
У него был явно смущенный вид, как у человека, который вынужден открыть домашний секрет постороннему, но, помимо этого, на его лице были написаны не то застенчивость, не то стыд. Повернувшись к близнецам, он пробормотал:
— Это не игра. Неужели вы не видите, что бедная девочка в самом деле голодна? Она сегодня, наверное, еще и не завтракала.
— А я съела весь свой завтрак,— похвасталась Полли.— Кукурузные хлопья с молоком, гренки и яблоки.
— Молчи,— яростно одернул ее Саймон.
Она заморгала и засунула большой палец в рот.
Мэри наконец-то сумела перевести дыхание. Все понятно. Ведь перед тем как прийти на море, она каталась в кустарнике по земле, втирая грязь и листья в лицо и волосы. Ветром, наверное, всю грязь смахнуло, но вид у нее и сейчас, должно быть, как у бродяги или цыганки. Как у бедной-пребедной.
Вот почему Саймону было ее жаль.
В первую секунду она ужасно обиделась и хотела крикнуть, что это неправда. Может, сама она и не богата, но ее родители весьма состоятельные люди. Во всяком случае, у них хватит денег купить ей столько шоколадок, сколько она пожелает.
Но она ничего не сказала. Открыла рот, посмотрела на Саймона и промолчала. Она испугалась. И при этом вдруг сообразила, что испугалась вовсе не того, что он может сделать,— она с легкостью могла от него убежать, поскольку при нем были Полли-Анна и корзинка, а того, что он может о ней подумать. Подобное чувство ее порядком удивило, ибо обычно она с полнейшим равнодушием взирала на то, что о ней думают другие люди, за исключением, пожалуй, дедушки и ее первой учительницы, которая была удивительно добрым человеком. Саймон же ни в коем случае не входил в число этих людей...
Опустив голову, она сквозь ресницы рассматривала его. Он был худой, рыжеватый, с глазами как пестрые камешки, словом, самый обычный, и тем не менее она знала или, скорей, чувствовала, потому что, поскольку они только что познакомились, было еще рано говорить, что она его знает, что он человек, с которым придется считаться. А в общем-то, решила она, пусть лучше он жалеет ее, чем презирает.
