Все утро я шла без устали и избегала больших и широких дорог. Пару раз я останавливалась перекусить припасами из погреба Матрены, и снова двигалась в обозначенном для себя направлении. Уже порядком припекало, хотя солнышко не достигло зенита. Поднялся ветер, который нес серую пыль, обжигал лицо жарким дыханием и сушил губы, заставляя меня мечтать о своем замечательном карамельном блеске для губ, который так и остался лежать в моей сумочке. Вздохнув, лишний раз я вспомнила, о том, что сумочка осталась у Ромки в квартире и как по глупости сумела угодить в эту эпоху. Если бы не мое упрямство, то была бы я сейчас у себя дома, ходила на практику и безмятежно мечтала о столь долгожданных каникулах, а вместо этого, я мотаюсь в пыли по полям и степям в поисках Часов Времени, чтобы наконец-то вернуться в свой век. От досады на себя, я сильно прикусила губу и едва сдерживала накатывающие на глаза слезы. Это же ведь не проявление моей слабости, просто ветер и пыль в глаза… Верно?
Вдалеке завиднелись первые деревянные дома и широкая пыльная дорога, ведущая в город. Было видно, как по направлению к Екатеринославу медленно тянулись две повозки груженные сеном и карета, покрытая толстым слоем степной пыли. В воздухе стоял оглушительный скрип колес телег и говор лениво переговаривающихся между собой возниц. Я остановилась еще довольно далеко от них, одернула запыленный подол платья, пригладила волосы и переплела косу. Жутко хотелось умыться и принять душ, как так я сильно вспотела и нижняя рубаха неприятно липла к телу, а еще — почистить зубы, ну, в общем, воспользоваться всеми благами цивилизации, к которым я привыкла за свои двадцать лет жизни.
Я, сторонясь большой дороги, нырнула в прореху в ближайшем ко мне плетне и, прокравшись чьим-то огородом, опасаясь собак и хозяев, вылезла на узкую улочку. Руководствуясь давно известным мне правилом: язык и до Киева доведет, я двинулась вверх по улочке, углубляясь в поселок. Глазами я искала возможный источник информации в виде одного из местных жителей. Окраина города была практически безлюдной, кое-где встречались женщины с корзинками или ведрами, некоторые работали во дворах перед своими белыми хатами. Я пыталась у некоторых хозяек выведать дорогу на главный рынок города. Но все попытки были неудачными. Все женщины уходили от прямого ответа, словно чувствуя во мне чужую. Видимо, здесь очень не любили чужаков. Даже дело было вовсе не в моем несуразном платье с чужого плеча или холщевой сумке, перекинутой через плечо, а скорее всего в странном для этой эпохи выражении лица или глаз. В общем, это что-то отпугивало народ, и я так и брела наугад по узким пыльным улочкам.
