Рекс простодушно объяснил.
— Ну это, полагаю, дело вкуса, — сказал Альбинус, который гордился широтой своих взглядов. — Конечно, я не осуждаю вас. Это, знаете ли, часто встречается среди людей искусства. В лавочнике меня бы это покоробило, но живописец — другое дело, это, пожалуй, даже привлекательно, романтично. Романтические романские романы — чем не каламбур! Впрочем, должен вас заверить: вы очень много теряете.
— Благодарю покорно, для меня женщина — только безобидное млекопитающее и лишь иногда — милая компаньонка.
Альбинус рассмеялся:
— Ну, раз вы уж так разоткровенничались, и я должен вам кое в чем признаться. Эта актриса, Каренина, как увидела вас, сразу сказала, что вы к женскому полу равнодушны.
(«Неужто действительно так и сказала?» — подумал Рекс.)
Прошло несколько дней. Марго все еще покашливала и, будучи чрезвычайно мнительной, не выходила и, не имея какого-либо занятия — к чтению ее никогда не тянуло, — развлекалась тем, чему ее как-то научил Рекс: удобно расположившись среди павлиньего хаоса подушек, она листала телефонную книгу и звонила незнакомым людям, магазинам, фирмам. Она заказывала детские коляски, букеты лилий, радиоприемники, которые велела посылать по выбранным наугад адресам, дурачила добропорядочных граждан и советовала их женам быть чуточку менее доверчивыми, десять раз подряд звонила по одному и тому же номеру, доводя тем до исступления господ Траума, Баума и Кезебира. Ей довелось выслушать восхитительные любовные признания и не менее восхитительные проклятья. Вошел Альбинус, остановился, глядя на нее с улыбкой и любовью и слушая, как она заказывает гроб для некой фрау Кирххоф. Кимоно на груди распахнулось, она сучила ножками от озорной радости, а длинные глаза беспокойно бегали с предмета на предмет. Альбинус сейчас испытывал к ней страстную нежность и тихо стоял поодаль, боясь испортить ей забаву.
Теперь она рассказывала какому-то профессору Гримму вымышленную историю своей жизни и умоляла, чтобы он встретил ее в полночь, — профессор же на другом конце провода тягостно и тяжелодумно решал про себя, мистификация ли это или дань его славе ихтиолога.
Ввиду этих телефонных утех не удивительно, что Полю, вот уже полчаса, не удавалось добиться телефонного соединения с квартирой Альбинуса. Он пробовал вновь и вновь, и всякий раз — безжалостное жужжание.
Наконец он встал, почувствовал головокружение и тяжело сел опять: последние две ночи он не спал вовсе, чувствовал, что болен, что горе душит его; но не все ль равно, сейчас нужно исполнить свой долг, и поступить иначе невозможно. Судьба невозмутимым жужжанием как будто препятствовала его намерению, но Поль был настойчив: если не так, то иначе.
