То, что он бросил Ирму, казалось ей еще чудовищнее, чем то, что он ушел от нее самой. А не попытается ли он похитить дочь? Правильно ли они сделали, послав Ирму с бонной в деревню? Поль отвечал, что правильно, и уговаривал ее тоже туда поехать, но она и слышать не хотела. Хотя она и чувствовала, что никогда не сможет простить (не потому, что он унизил ее, — она была слишком горда, чтобы такое могло ее задеть, — а потому, что унизился сам), Элизабет ждала изо дня в день, что откроется дверь и войдет ее муж — бледный, как Лазарь[40], с опухшими и влажными голубыми глазами, в превратившейся в лохмотья одежде, с протянутыми руками.
Большую часть дня она проводила в какой-нибудь случайной комнате — иногда даже в прихожей — в любом месте, где ее настигал густой туман задумчивости, — и тупо вспоминала ту или иную подробность супружеской жизни. И вот уже ей казалось, что муж изменял ей всегда. Она припоминала и понимала (как человек, выучивший новый язык, может вдруг внезапно вспомнить, что видел когда-то, когда еще не знал его, книгу, на нем написанную) смысл алых пятен — липкие следы алых поцелуев, — увиденных как-то на носовом платке мужа.
Поль старался отвлечь Элизабет, как умел, от ее мыслей. Он никогда не упоминал Альбинуса. Он даже пожертвовал своими излюбленными привычками — например, перестал проводить воскресное утро в турецких банях. Он приносил ей журналы и романы, вспоминал с нею детство, покойных родителей и светловолосого брата, убитого на Сомме, музыканта и мечтателя.
Однажды, в жаркий летний день, он повез ее в парк, и там они смотрели на обезьянку, которая, улизнув от гулявшего с ней господина, забралась в самую гущу высокого вяза. Ее маленькая черная мордочка, окаймленная серым пушком, выглядывала из зеленой листвы, а потом пропала, и вдруг ветка, находящаяся несколькими метрами выше, заскрипела и затряслась. Хозяин тщетно старался сманить ее вниз то тихим свистом, то желтизной большого банана, то сверканием карманного зеркальца.
— Не вернется, это безнадежно, никогда не вернется, — сказала чуть слышно Элизабет и внезапно разрыдалась.
Сдвинув вытянутые ноги, Марго лежала навзничь на платиновом песке; над головой — одно лишь темно-синее небо; ее руки и ноги отливали медовой коричневостью, а белый резиновый поясок четко выделялся на фоне черного трико: идеальный пляжный рекламный плакат. Лежа рядом с ней и облокотясь на песок, Альбинус неотрывно с восхищением смотрел на гладкий лаковый блеск ее зажмуренных глаз и только что накрашенный рот. Ее мокрые темные волосы были откинуты со лба, раковины маленьких ушей мерцали песчинками. Стоило присмотреться вблизи, и оказывалось, что вокруг ямок на ее шоколадных лоснящихся плечах заметно какое-то особое сияние. Туго сидящий, придававший ей сходство с тюленем черный костюм был ей слишком короток и держался, как говорится, на честном слове.
