В десять часов вечера раздается сигнал воздушной тревоги. Все спешат в бомбоубежища. Смущенный ротмистр с неловкостью говорит оберегу и обер-лейтенанту, что при попытке к бегству будет вынужден применить оружие.
— Извините, но таков приказ, — объясняет он, показывая малокалиберный пистолет для парадов, вряд ли способный причинить вред на расстоянии более полуметра.
Прямо над зданием станции рождественской елкой вспыхивает целеуказывающая бомба, воздух дрожит от рева двигателей бомбардировщика.
В бомбоубежище они жмутся друг к другу. Ротмистр сел между двумя арестованными и обращается к ним «товарищи».
Затем появляются бомбардировщики. Железнодорожные рельсы неузнаваемо искорежены, тяжелые товарные вагоны летят по воздуху, словно теннисные мячи. Железнодорожник пролетает над товарной станцией и разбивается о памятник павшим в Первую мировую войну.
По улицам льется пылающий фосфор. Человеческая плоть полностью сгорает в нем. Люди задыхаются в подвалах. Жертв в Берлине этой ночью много.
Грохочут зенитки, взрываются бомбы. Иногда зенитчики попадают в самолет, и он взрывается громадным звездным дождем высоко над городом.
В бомбоубежище ротмистр объясняет оберсту, почему ему нравится музыка Сибелиуса.
Обер-лейтенант Вислинг сидит с закрытыми глазами и думает о прошлом. Вспоминает то время, когда учился в Потсдаме в военной школе номер один, хорошеньких, податливых девушек на скамьях в Сан-Суси. Содрогается и проклинает себя. Теперь для него все кончено и лишь потому, что ледяной ночью за Полярным кругом он откровенно выразил свои чувства.
Нужно было скрывать их, как майор Пихль и остальные, тогда у него мог быть шанс пережить войну. Теперь нет ни единого шанса. Даже самый глупый солдат в армии понял бы, к чему это приведет. Неизвестно только, повесят его или расстреляют. Военных обезглавливают редко. В основном так казнят гражданских. Расстрел или повешение все-таки лучше.
Оберсту Фрику при выходе из тюрьмы вернули монокль, он задумчиво протирает его, потом вставляет в глазницу. Осматривает ротмистра, тот выглядит слишком старым и непригодным носить мундир.
— Сибелиус, конечно, великий композитор, только разбираюсь я в этом плохо. Я профессиональный военный. Четырнадцати лет пошел в кадетское училище, и у меня не было времени заниматься музыкой.
Их разговор прерывает протяжное, пронзительное завывание. Налет окончился. Это сигнал отбоя воздушной тревоги.
По всему Берлину горят пожары. Едкий, дурно пахнущий дым окутывает город.
