Сейчас я сообразил, что ничего особенного она, в общем-то, не говорила.
Да и я тоже.
Она узнала меня и сделала неуверенный шаг навстречу. Потом увидела аргуса.
— Это что? — вот ее первые слова.
— Мой аргус.
— Я думала… ты мне про него не говорил.
— Как же не говорил? Много раз.
— Да, но я не думала, что с ним… на Землю…
— Я же ныряльщик.
— Ну и что?
Я подумал: вот мы и нашли тему для разговора, но совсем не ту, которую мне хотелось.
— Ныряльщики не оставляют своих аргусов. Никогда.
— Но почему?
Она даже не удосужилась хотя бы что-то узнать про человека, с которым собирается жить.
— Давай обсудим это потом. Ладно?
Я взял ее под руку. Она напряглась, но не отодвинулась. Теперь, когда она повернулась ко мне в профиль, я заметил, что у нее срезанный, уходящий назад подбородок. На видео она никогда не поворачивалась ко мне в профиль.
Аргус тоже напрягся и плотнее прижался к моему колену.
— Куда мы пойдем? — спросила она излишне оживленно.
— А куда вы… ты хочешь? Я здесь чужой.
Она вновь напряглась. Я понял, что позабыл этот язык тела, когда надо учитывать не только то, что говорится, но и то, что подразумевается. Это легко исправить, я научусь…
На нас оглядывались. Не из-за нее. Из-за аргуса.
— Прости, — поправился я. — Еще не освоился… Я снял бунгало на двоих. На южном побережье. И если ты… в общем, я буду рад…
— Только ты и я? — она заглянула мне в глаза.
— Да.
— А аргус?
— Аргус прилагается.
Она промолчала. Я шел, стараясь подладиться под ее шаг, и думал, что все не совсем так, как я себе представлял.
— Я взяла отпуск, — сказала она наконец.
— Очень хорошо.
— На две недели.
Я, кажется, начал понимать то, что она прячет за словами. Она оставила себе путь к отступлению.
— Так что, — закончила она, — мы можем сходить пообедать, а потом сразу махнуть к тебе.
Но пообедать не получилось.
Я хотел устроить ей праздник и заказал столик в самом шикарном ресторане, но с аргусом нас туда не пустили. Я начал пререкаться с метрдотелем, и он вроде собирался уступить, по крайней мере, готов был накрыть столик на веранде, но я увидел, что моя невеста злится. Ноздри у нее раздувались, губы поджались, а жилы на шее напряглись. Она была совсем нехороша в эту минуту, и я почувствовал ноющую тоску. Аргус тоже тосковал, ему было неуютно, и я не мог понять, то ли я улавливал его эмоции, то ли транслировал ему свои собственные.
— Пойдем отсюда, — сказала она.
— Но чем плохо на веранде?
Я предпочел бы сесть, выпить чего-нибудь холодного, поглядеть меню — не помню, когда я последний раз держал в руках напечатанное на бумаге ресторанное меню. А заодно и приглядеть что-нибудь для аргуса — скоро аргус проголодается, а когда он голоден, ему делается нехорошо. А значит, и мне сделается нехорошо.
