В 1916 году Лихачев получил из Москвы известие о смерти отца.
Отец Лихачева, скромный молчаливый человек, проведший в сыром, пахнущем типографской краской помещении добрую половину жизни, умер от рака горла. Ему и 50 лет не было.
Лихачеву запомнилась последняя встреча с отцом незадолго до воины.
Приехав из Питера в Москву, он никого дома не застал и пошел к отцу в типографию. Это были те вечерние часы, когда метранпаж заканчивал верстку газеты. Отец, склонив худые плечи над спусковой доской, осторожно тер ее щеткой. Кто-то сказал ему, что пришел сын, он с явным неудовольствием бросил щетку на оцинкованный стол и направился к дверям.
Только теперь, увидев сына, заулыбался. Улыбка показалась Лихачеву бледной и жалком.
— Ты здоров ли, батя? — спросил он озабоченно.
— Да так, ничего, — отвечал отец слабым, срывающимся голосом. — Тут, правда, кругом свинец. Говорят, плохо для здоровья.
— Конечно, пользы мало, — вздохнул сын. — Но вот поедешь в деревню летом все как рукой снимет. Честное слово! Я знаю!
Отец усмехнулся.
— Я тоже давно знаю, что скоро все как рукой снимет, — проговорил он с грустным намеком.
Отец так и запомнился сыну сгорбленным, в сбитых сапогах, в засаленном рабочем пиджаке, в черной косоворотке. Шея была укутана вафельным полотенцем. Умирал он, как рассказывали, мучительно, а жил в последнее время как бы нехотя, вина в рот не брал, не курил, не любил разговаривать.
Лихачев, получив телеграмму, подал рапорт, добился отпуска.
Приехал он в Москву уже после похорон. Мать выбивалась из сил. Никаких сбережений у семьи, конечно, не скопилось. И мать не знала, как жить и воспитывать шестерых детей. Сестре Лиде, самой младшей, не было тогда и года. То, что мать вдруг сгорбилась, поседела, а ей исполнилось всего 37 лет, больно ударило его. Он вошел в комнату, сел за стол, где обычно рассаживалась вся семья. Взглянул в передний угол и ахнул — мать сняла все иконы. На обоях остались только светлые прямоугольники. Он спросил ее, ходит ли она по-прежнему в церковь. Она закрыла лицо руками и отрицательно покачала головой. Потом заговорила о чем-то, всхлипывая, глотая слезы, из чего он понял только одно: если бог отнял у нее любимого человека, оставил с детьми мал мала меньше, значит, он не вездесущ и не всемогущ — зачем же она будет ему молиться. Мать говорила с отчаянием в голосе. Он увидел, что руки у нее дрожат, и дал ей слово, как только война окончится, вернуться домой.
