— Добрая ночь сегодня, господинъ, заговорилъ наконец послѣ долгаго молчанія мой кавасъ. — Посмотри какъ разыгрались огненныя мухи, какъ весело носятся онѣ надъ заснувшею землей; только въ добрыя ночи онѣ такъ веселы и легки, потому что такъ угодно Аллаху. Нигдѣ въ мірѣ нѣтъ такого множества огненныхъ мухъ какъ въ долинѣ Эль-Гора, онѣ раждаются изъ цвѣтковъ олеандра и, какъ добрые духи свѣта, противны афритамъ (злымъ духамъ). Гдѣ кружится огненная муха, тамъ мѣсто чисто и свято; куда не залетаетъ она никогда, тамъ земля осквернена грѣхомъ или служитъ притономъ африта. Нѣтъ мѣста святѣе Эль-Гора на землѣ, нѣтъ поэтому и страны гдѣ обильнѣе водится золотая муха ночи, въ которой огонекъ зажженъ самимъ Аллахомъ.
И при видѣ блестящихъ свѣтляковъ, кружившихся роями вокругъ насъ въ темной зелени окружающей чащи, какъ-то невольно хотѣлось вѣрить тому могуществу очистительной силы свѣта и огня, вѣра въ которую прошла чрезъ религіозное міросозерцаніе человѣчества. Самъ Аллахъ затеплилъ искорку въ тѣлѣ золотистой мухи невольно повторилъ я, припоминая русскую сказку о томъ, какъ Богъ вложилъ огонекъ въ тѣло райской птицы и пустилъ ее на землю пугать нечистую силу. Точно также рыбаки далматинскихъ береговъ въ фосфорическомъ блескѣ морскихъ ноктилукъ видятъ свѣточъ зажженный Богомъ для освѣщенія морской глубины.
Не долго слушалось мнѣ Османа за чашкою душистаго кофе, которымъ угостилъ меня кавасъ. Глаза невольно отяжелѣли, дыханіе стало медленнѣе и глубже, ясность представленія начала туманиться, и убаюкиваемый тихимъ журчаніемъ Іордана и трещаніемъ зеленыхъ цикадъ, я уснулъ, какъ можетъ спать только усталый путникъ, достигнувъ цѣли своего пути…
Османъ бодрствовалъ всю ночь надъ своимъ спящимъ господиномъ не столько изъ боязни нападеній бедуиновъ сколько изъ страха потерять коней, которыми онъ очень дорожилъ. Старикъ-арабъ, которому я далъ на ночь свою берданку, бы лъ очень польщенъ этимъ довѣріемъ и важно бродилъ вокрутъ нашего становища, словно разыскивая притаившихся враговъ.
Какъ два мгновенія промелькнули незамѣтно для меня и волшебная ночь, залитая луннымъ сіяніемъ, и чудное утро, расцвѣтившее красками спектра и небо, и землю, и воздухъ, еще пронизанный испареніями ночи. Отблески этой утренней игры цвѣтовъ еще не сбѣжали съ розовыхъ тучекъ, повисшихъ въ голубой атмосферѣ, и съ позолоченныхъ каемокъ за-іорданскихъ горъ. Быстрыя струйки Іордана, потерявшія свой серебряный блескъ, казались теперь поглотившими всѣ цвѣта; какой-то свинцовый матовый отблескъ еще держался на нихъ и еще рельефнѣе оттѣнялъ силуэты деревьевъ, склонившихся надъ поверхностью рѣки. Зеленый лѣсъ уже проснулся давно и запѣлъ свою утреннюю пѣсню.
