Новые стоны и страшныя ворчи страдальца перервали мои размшыленія; я поборолъ свои колебанія и бросился въ больному… Быстро совлекъ я съ него излишніе, спутывающіе покровы и далъ волю судорожнымъ сгибаніямъ конечностей… Я прикоснулся къ рукѣ умирающаго — она была холодна, какъ ледъ; посинѣлая, сморщенная, въ мелкія складки отлупливающаяся кожа едва обтягивала кости, которыя были видны такъ же хорошо, какъ на скелетѣ; пульса не было слышно, жизнь бѣжала уже отъ «дыханія злого духа», и приближалась роковая развязка…
— Хауэнъ-ааллайна-я-рабба! (Помилуй насъ, Господи), — вопили вокругъ стоявшіе арабы, подымая руки въ небу. А небо было такъ высоко и чисто, и облито такимъ прекраснымъ мерцаніемъ звѣздъ, какъ будто на землѣ не было мученій…
Я влилъ согрѣтой води и вина въ запекшійся ротъ страдальца, что мнѣ едва позволили сдѣлать арабы. Слабый крикъ «А-я-рабба» (о, Боже мой)! — раздался изъ изсохшей груди умирающаго.
Арабы — «народъ молитвы», какъ ихъ справедливо называютъ. Имя божіе у нихъ всегда на устахъ — и въ минуту торжества, и въ минуты страданія, и при послѣднемъ предсмертномъ воздыханіи. Около часу еще я провозился съ умирающимъ, а потомъ онъ заснулъ на вѣки, обернувъ свое лицо въ той сторонѣ, гдѣ находится Кааба. Его полузасохшіе уста еще силились произнести имя пророка, но изъ его груди вырывались одни хриплые звуки; губы шептали еще что-то, и только одно отрывочное — лилляхи — показывало, что страдалецъ шепталъ ту заповѣдь, на которой зиждется Магометовъ законъ… Страшно тяжело мнѣ было въ эти минуты, и я вздохнулъ свободнѣе, когда мученикъ пересталъ дышать. Онъ не долго боролся съ страшною смертью, потому что отъ него оставался одинъ скелетъ, обтянутый пергаментообразною кожею. Возясь съ однимъ, я забылъ о двухъ другихъ; но когда отходилъ я отъ свѣжаго трупа, на который мы набросили его бурнусъ, двое другихъ боролись съ тою же ужасною болѣзнью… Старый Абдъ-Алла стоялъ уже надъ ними и читалъ длинную зурэ изъ корана, гдѣ описывались страданія человѣческія, и гдѣ великій пророкъ обѣщаетъ за то много наградъ правовѣрному, когда онъ перейдетъ въ загробную жизнь. «Страшно мученіе земное, но презрѣнно, — говорилось тамъ, — огонь, кажется, попалаетъ твои внутренности, червь точитъ твое тѣло, и скорпіонъ разитъ твое сердце; но ты борись со смертію, правовѣрный, жди и надѣйся… Исповѣдуй, что Богъ единъ, сынъ мой!..»
Но не до исповѣданія имени Аллаха и пророка было несчастному страдальцу; онъ стоналъ отъ нестерпимой боли и корчился отъ судорогъ; обѣщаніе райскихъ радостей и жаркихъ объятій хорошенькихъ черноокихъ гурій не услаждало «земныхъ, презрѣнныхъ мученій».
