Ушло все так же быстро и неожиданно, как и явилось…
Кем бы ни было деревянное существо, на этот раз он с ним покончил. Пень был пуст, рядом валялась сломанная свирель… Колыванов довольно ухмыльнулся — нижняя губа сползла вниз, обнажив клыки, из горла вырвались звуки, отдаленно похожие на булькающий смех. На торчащие из губ окровавленные щепки он не обращал внимания…
Скоро они выпали, не оставив ранок.
Спускаться по дурацкой лестнице было еще труднее, чем подниматься — но как-то он ее все-таки преодолел, может, скатился кубарем, может, лихо спрыгнул, приземлившись на все четыре конечности, — Колыванов сам не знал и не помнил, в ходе событий появились непонятные пробелы. Но сейчас в любом случае находился внизу, возле большого зеркала — за весь день он впервые приблизился к этому предмету обстановки, — и смотрел на собственное отражение, ожидая, что оно ему скажет. Что разговор состоится, он почему-то ни на секунду не сомневался.
Зеркальный двойник не обманул его ожиданий.
— Тебе не стоит подходить к зеркалам. — Голос казался удивительно похожим на голос убитого фавна, но звучал мягко, без ехидных ноток.
— Почему? — тупо спросил оригинал. Удивительно, гортань, язык и губы слушались великолепно, говорил он как обычно — а может, ему это просто казалось.
— Если начнешь всматриваться в свои глаза, в свою косматую морду — загипнотизируешь сам себя и не сможешь оторваться. Так и погибнешь. — Ничего осуждающего в словах обитателя зеркала не было. Ничего сочувствующего, впрочем, тоже — простая констатация факта.
Косматая морда? Колыванов поднял руку и ощупал лицо, покрытое на удивление длинной, уже не колющей пальцы щетиной. Колыванов в зеркале не повторил этого жеста — он был чисто выбрит, бледен, под глазами лежали густые тени — такие густые, что казались нарисованными дешевым театральным гримом. Колыванов попытался заглянуть через его плечо — в Зазеркалье; Колыванов в зеркале услужливо отодвинулся.
А в Зазеркалье все было не так, как в окружающем Колыванова дурном и нереальном мире: через окна дом заливало солнце, утреннее солнце; вся мебель цела, и на стенах нет рваных следов картечи; в стоящей на столе Стеклянной банке шевелят плавниками золотистые карасики; откуда-то снаружи доносится смех — звонкий смех Саши, мягкие прыжки Филы и ее добродушное ворчание…
— Все это ты убил. Ты… — Колыванов в зеркале говорил грустно, но не обвиняюще. — И Сашу убил ты…
— Я не убивал!!! — взревел Колыванов, хотел крикнуть, что это все Горянин и его свихнувшаяся сука, — и замолчал.
