или
exister — тот акт, в силу которого «существующее» является «сущим». Мы отнюдь не возражаем (наоборот!) против того, что экзистенциализм находит в экзистенции, как он ее понимает, объект полезной и даже необходимой феноменологии. Единственная ошибка экзистенциализма состоит в том, что он принимает себя за метафизику. Забывая о присутствии того акта, в силу которого «существующее» экзистирует, он в своем законном усилии вернуть экзистенцию в русло сущего в очередной раз эссенциализирует этот акт.
Но что, в свою очередь, есть essence? Это французское имя существительное происходит от латинского essentia, которое Сенека считал необходимым неологизмом, ибо никакое другое латинское слово не могло точно передать греческое ουσία (Ad Lucilium, 58, 6). Долгое время спустя св. Августин все еще говорил об essentia как о слове, чуждом древнему языку, и признавал за ним ту же самую функцию. Французские переводы Платона почти неизменно передают ουσία термином essence. И это совершенно правильно, если только понимать «эссенцию» в изначальном смысле греческого ουσία. Сам язык этому способствует, потому что на хорошем классическом французском «essence» в первую очередь означает «сущее», т. е. саму реальность, то, что есть. Именно такое значение обычно имеет ουσία у греков. Так, Платон использует это слово для обозначения идеи, Аристотель — для обозначения «сути бытия» (substance). Тот же смысл оно сохраняет у св. Августина: с его точки зрения, сказать, что Бог есть summa essentia, значит сказать, что Бог есть высшее сущее или в высшей степени сущее. Точно так же по-французски выражение Dieu est I'essence suprème просто означает, что мы приписываем Богу высшую степень реальности.
Заметим, однако, что ни одно французское слово, производное от essentia, не употребляется в абсолютно точном смысле греческого ουσία. Говоря в абсолютном смысле об «эссенции», мы подразумеваем не «сущее» (esse), a «то, в силу чего вещь есть то, что она есть». Именно в этом, говорим мы, заключается «сущность (essence) вещи». Конечно, не подлежит сомнению, что без того, что делает вещь именно этой вещью, ее не было бы вовсе; также несомненно, что с этой точки зрения «эссенция» совпадает с тем, что есть самого интимного, почти тайного в природе вещи, — с тем, что в ней есть «сущностного». Но именно поэтому чем далее устремляется наша мысль в погоне за понятой таким образом «сущностью», тем сильнее она рискует утратить всякую связь с той прочной реальностью, на которую изначально указывало слово
