— Я любил его пуще других детей. Он мой последний. Мать его умерла, когда Вальтеру было шесть. А я любил ее, сильно любил… Смотрел на Вальтера и думал: он мне от нее остался, ничего не осталось, кроме него. Теперь и его нет. — Помолчал. — Ты, я знаю, ссорился с ним. Что ты делал ночью, здесь, на моей земле? И почему мой сын вышел к тебе, хотя утром сказал мне, что болен и желает до следующего рассвета быть в своих покоях, чтоб никто его не беспокоил?
Оттар знал, что ему зададут этот вопрос. Понимал, что спросят многие. Если ему не удастся обмануть старшего Вальтера, в оправдания не поверит никто… Потому Оттар молча отвернулся к стене.
— Поединок? — уточнил Вальтер. — Так если был повод, чего ж вы дрались в лесу, пешими, как безродные псы, а не при свидетелях и под стягами своих родов?
Оттар опять промолчал.
— Я хочу одного: причина, — не то приказал, не то попросил Вальтер.
Он произносил слова ровно, без видимого страдания. Зато когда заговорил Оттар, в его голосе муки хватило бы на все княжество:
— Не поединок. Мы не были врагами.
— Я слышал обратное.
— Мы поссорились… Потом встретились в храме. Случайно. Ни он, ни я — мы не искали встречи. Тогда мы узнали, что у нас много общего. У нас есть вера, которой большинство предпочитает распутство.
— Я знаю, что мой сын набожен, — с едва заметным оттенком удовольствия кивнул Вальтер. — Был…
"Что твой Хирос? Позволил прибить себя, как паршивая собака, у которой от старости вывалились зубы! Смерть на кресте — рабская! И эти евнухи в черных сутанах из всех нас делают таких же рабов! Если ты кланяешься им, ты раб, а не рыцарь!" Вот такой он был набожный, этот благочестивый Вальтер, любимый сын… До Оттара доходили слухи о том, что тот с тремя молодыми рыцарями ходил на черную мессу, а на мессе обычной стоял, держа за спиной фигу, чтобы проверить, обрушится ли на него гнев Хироса. Когда не обрушился, во всеуслышание заявил, что, может, и был когда-то в Румале такой царь, только не бог, да и не нужна Аллантиде религия, завезенная из Румалы. Жаль, что говорил он это давно, года три назад, и не в присутствии Оттара: не пришлось бы искать законный повод для смертного поединка. А то, что он бросал в лицо Оттару, формальным поводом не являлось. Да и шепнули ему на ушко, что Вальтера вызвали как-то на бой за богохульство, только тот, когда потребовалось подтвердить законность вызова, от своих слов лицемерно отрекся.
Словом, Оттар нисколько не раскаивался, что убил его. Боялся лишь, что самого под суд отведут.
