Не успели подойти к столу, бесшумно возникла барышня в кружевном передничке, безукоризненно вежливая, приняла заказ, уплыла. Глядя на поднос с дымящейся едой и хрустальными стаканами, Мордвинов усмехнулся:
— От щедрот нэпачей хотя бы омлет!
— Почему только омлет? — пожал плечами Кауниц. — Турбины для гидростанций тоже…
— О чем ты, Ян? — Щепкин вертел в пальцах крахмальную салфетку, явно не зная, куда ее пристроить. Есть ему не хотелось.
— Мне известно, Даниил, — обратился Кауниц к Щепкину, — что здесь в Москве успешно работает авиационный завод, недавно сданный в концессию, германской фирме «Юнкерс». Строят для нас самолеты. За это надо платить. Мы платим. Съедая этот омлет, товарищ Мордвинов, вы, того не предполагая, способствуете коммерческому процветанию предприимчивого хозяина и нашему техническому совершенствованию. Хозяин платит государству большие налоги. Из них складываются прекрасные суммы, которыми мы оплачиваем наш мучительный и героический прыжок к техническому прогрессу.
— Ничего ты не знаешь, — злорадно сказал Щепкин. — Прихлопывают, наконец, эту лавочку!
— Какую лавочку? — не понял Кауниц. — Эту?
— Да, концессию! — ухмыльнулся Щепкин. — Как говорится, «Будя, натерпелись!». Машинки они, конечно, клепали приличные, полностью цельнометаллические… «Добролетчики» на них из Москвы в Казань аж по четыре пассажира возят. Да, секретов своих немцы нам не отдают. Ни одного двигателя здесь, на месте, не сотворили, ни одного профиля не откатали, все делается там, за границей, от капота до последней заклепки. Здесь же только собирают из привезенного. Получается не авиационный завод, а просто сборка. Должны были дать по договору рецепты и технологию алюминиевых сплавов — не дают! Не хотят, чтобы мы от них высвободились, держат на коротком поводке… Чтобы и дальше за каждую заклепку червонцы качать! Так что, как говорят французы, оревуар!
— Скорее, ауфвидерзейн! — уточнил Кауниц.
Художник захохотал:
— Стоит собраться троим мужикам в России, о чем речь? Только про международный момент! Вы хоть на харчи смотрите!
Кауниц покосился на Мордвинова и ничего не сказал. Он еще не определил для себя, нравится ему этот человек или нет.
А Мордвинов, весело пофыркивая, смешивал в тарелке омлет со сметаной, ел ложкой, вкусно причмокивая и весело блестя глазами, рассказывал Кауницу, как тащил некогда в Крыму Щепкина на горбу до дороги, под ледяным ноябрьским дождем, как остановил санитарную фуру из латышской дивизии, как соотечественники Яна, красные латышские стрелки, невозмутимо уложили беспамятного Щепкина на фуру, а в Севастополе так же невозмутимо сдали его, Мордвинова, в ЧК, для выяснения. Выяснилось, что художник первой степени Степан Мордвинов есть существо хотя и интеллигентное, но безвредное и что застрял он в Крыму на этюдах еще летом семнадцатого, а главное то, что Мордвинов честно старался помочь потерпевшему красвоенлету, у которого оказалась треснутая коленная чашечка. Его отпустили. Но куда идти, как жить далее — он не знал. В горы ушел потому, что врангелевцы гнали на позиции всех мужчин. Поплелся в лазарет к Щепкину, и именно тогда Щепкин помог ему пристроиться при штабе пятьдесят первой стрелковой дивизии писать лозунги.
