Сердце стиснуло, стало трудно дышать… Господи, да кто же это смог решиться на такое? У кого рука поднялась? Остолбенело глядя вниз, Нил Семеныч узнавал знакомое, до боли родное: вон торчат дисковые колеса и отсвечивает полировкой крыло «ньюпора-десять», там, над смятым и сплющенным «моран-монококом» вздымается похожее на рыбье его хвостовое оперение, а дальше изученный до винтика «де-хэвиленд». «Девятка» высовывает из мешанины похожий на носорожью морду мотор «сидлей-пума», расколотый и смятый.
На краю оврага уже стояли две вытащенные битые машины, а внизу, верхом на фюзеляже, сидел, как на коне, загорелый Щепкин, в трусах, босой и яростно пилил ножовкой. Голова его была по-пиратски повязана платком, над ним ходило облачко пыли.
— Давай! — заорал он, блеснув зубами и встопорщив незнакомые рыжие, пушистые усы. — Вира помалу!
— Что стоишь, дядя? Помогай! — толкнули Глазунова, и он так же, как и все, ухватился за веревки и потащил наверх опутанный и отрезанный от фюзеляжа хвост, на котором сидел верхом Даниил.
Так он и выехал снизу навстречу Глазунову, спрыгнул, хотел еще что-то откомандовать, но увидел его, бросил на землю ножовку, поморгал растерянно, закрыл лицо дрогнувшими руками и пробормотал:
— Семеныч! Черт!
Ну да что там вспоминать, как встретились… Такое бывает раз в жизни! Флотские деликатно не мешали им, вцепившимся друг в дружку — не разнять.
Хвостовое оперение погрузили на тачку и покатили к ремонтным мастерским, черепичные крыши которых краснели неподалеку.
С час все молчали, потом закричали призывно:
— Эй, летун, что дальше тащить?
— Ага… — встрепенулся Щепкин. — Пойдем… пойдем! Я тебе покажу!
Вместе и зашли в низкий цех мастерской. Все помещение было завалено уже снятыми с самолетов уцелевшими деталями и частями, на стендике красовался полусобранный мотор неизвестного вида, а на стапельке, на козелках лежали два широких крыла, блестевшие еще мокрым лаком.
— А это что, Даня? — Нил Семеныч осторожно тронул липкую, пахнущую свежим лаком поверхность крыла на козелках.
— Это? — Щепкин пожал плечами. — Да так… Не сидеть же сложа руки. Маракую. Может, и соберем какой-никакой сундучок с моторчиком… Может, и полетит… Только ты ж пойми, я не инженер! Нюхом беру, на соображение!
— Ну, вот и сыскалась работка для меня! — обрадовался Глазунов.
Даня посмотрел как-то странно, но сказал только:
— Пошли к Марье!
Тот день, если честно, он от усталости и волнения помнил плохо. Мылся соленой морской водой из душа, потом Маняша кормила его ухой с пшенкой, потом они выпили вина из огромной бутылки в оплетке. Вино казалось слабеньким, как жидкий соломенного цвета чаек, но он от всей этой еды неожиданно раскис, и Маняша, смеясь, отвела его в соседнюю комнату в казарме, которые здесь назывались «кубрики». Уложила на матрац и подушку, набитые сушеными водорослями. От подушки пахло чистотой и морской солью.
