…Через полтора часа отставной боцман, яличник Нечипуренко, варивший близ Качи на ракушечном берегу уху из бычков-подкаменников и намеревавшийся вдали от своей старухи по случаю законного выходного дня раскупорить посудину с белой сургучной головкой, увидел невиданное. С моря донесся гром и стрекот, там объявилось нечто громоздкое, что не летело, не плыло — скользило, как на ходулях, над водами, волоча за собой хвост длинного жирного дыма. Приблизилось, распугивая чаек, и с разгону вылезло поплавками на бережок, хрустя мелкой белой ракушкой. Из сооружения, с задней части крепко прокопченного гарью, вылезли, пошатываясь, на землю три таких же, покрытых сажной чернотой, полуголых человека и, хохоча, начали прыгать в обнимку, как детишки.
Но когда яличник Нечипуренко захотел приблизиться, один из них выдернул откуда-то из-под мышки револьвер и сказал с акцентом, тихо, но повелительно:
— Не подходить!..
Про свои полеты жене Щепкин никогда не рассказывал, хотя и знал, что Маняша обижается. Даже про тот, самый страшный в своей жизни, что мог поставить последнюю точку, отмалчивался: «Грохнулся, и все…»
Самой надежной машиной в отряде имени Томазо Кампанеллы считался его колесный «сонвич-кемль», на трудное дело летал обычно Щепкин в одиночку, не хотел рисковать летнабом. И в тот раз с полевого аэродрома под Мелитополем он вылетел один. Вел своего «кемля» очень низко, так, что едва сивашскую болотистую воду не пахал колесами в слабом утреннем сумраке. Пронизывал волокнистые пласты ледяного тумана, за которыми скрывались бурые кручи крымского берега. Снизу, из донных отложений потревоженного снарядами гнилого моря, из развороченного обстрелами месива отмерших водорослей, соляной рапы и слизи, несло таким пакостным смрадом, что он чуял его даже в кабине и все думал: как же пойдут на последний штурм накапливавшиеся в Таврии красные дивизии?
То было в конце гражданской войны. Перед ним была одна задача — определить, где артиллеристы барона Врангеля развернули тяжелые орудия, снятые с береговых батарей. Крымскую группировку загнали за Сиваш, но она стремилась вырваться на простор южной Украины и хлынуть в глубину страны, раздувая вновь пожар гражданской войны. Запечатанное, как в бутылке, в Крыму вражье воинство понимало, что только в этом его опасение и надежда. И надо было опередить его, разбить на полуострове, не дать ни шанса на новый поворот военных дел.
В неспешном, деловитом потрескивании мотора скользил он над дорогами, еще пустынными в тот час. Оборона была мощная, глубокая. Краем глаза Щепкин успел зацепить оконечность Турецкого вала. Видно еще было плохо, но он и так знал, что перед валом на одиннадцать верст тянется широченный ров глубиной в пять сажен в проволочных заграждениях, нафаршированный фугасами, простреливаемый вдоль и поперек.
