Далее шли сообщения более утешительные: продолжаются испытания в НИИ ВВС и подготовка к производству туполевского одноместного долгожданного цельнометаллического истребителя И-4, его же тяжелого двухмоторного бомбардировщика ТБ-1, поликарповского Р-5, который обещает быть не просто разведчиком, но и легким бомбардировщиком, и штурмовиком, и торпедоносцем… Скорее бы только!
Коняев побарабанил пальцами по столу, с усмешкой взглянул на фотокарточку в деревянной рамке на стене — щелкнулся в двадцатом, у базарного «пушкаря» в Екатеринодаре. Сидел верхом на своем вороном Орлике, шашка наголо, на бекеше орден, кубанка набекрень, усы вразлет, конь как вкопанный — вот это была техника! Все управление — повод да шпоры, а летал, дум не ведал. Ладно, назад не попятишься…
Перекинул блокнот на столе, глянул на размашистую запись: что тут еще из спешных дел?
— Где конструктор Томилин? Я его приглашал на девять тридцать! Уже десять!
Адъютант сказал:
— Томилина не будет, Никита Иваныч… Он сегодня в шесть тридцать экспрессом в Берлин выехал. Срочная командировка.
— Дела-а-а! — крякнул комдив.
Зазвонил прямой телефон на приставном столике, Коняев поспешно снял трубку.
— Точно так… Понял! — сказал он. Положил трубку. Посмотрел рассеянно на насторожившегося адъютанта, перебросил ему ключи, приказал:
— Бери автомобиль! Лети ко мне на квартиру, собери чемоданишко… Шинель не забудь, комбинезон мой полетный. И сам уложись. К двадцати трем ноль-ноль жди у военного коменданта на Курском.
Комдив пошел было к выходу, потом вернулся к сейфу, отомкнул, вытащил маузер в потертой деревянной кобуре с именной пластинкой на крышке, перебросил адъютанту.
— Положи с вещичками… На всякий случай!
— Громоздкая машина, — заметил тот с сомнением.
— Зато проверенная! — буркнул Коняев.
Когда он ушел, адъютант задернул шторы, переключил телефоны на приемную, перешел туда, раскрыл кобуру, извлек тяжелый плоский маузер, хотел разобрать, почистить и смазать. Удивился — маузер был идеально почищен и смазан. Оказывается, комдив держал его все время в боевой готовности, будто твердо и убежденно верил, он еще ему пригодится.
Рассветная Москва еще спала, когда Ольга Павловна вздрогнула от громкого стука в дверь. Она проморгалась сонно, сунула ноги в тапочки, кутаясь в шаль, прошла в переднюю.
Негромкий голос Томилина за дверью сказал умоляюще:
— Ляля! Я знаю, ты там стоишь и меня слышишь! Я уезжаю, Ляля! Мне нужно с тобой поговорить!
