Ночью Сен-Валье не сомкнул глаз. На следующий день он сказал Коннетаблю:
— Месье, я все слышал, как Вы и хотели, я проникся Вашими надеждами и ожиданиями, всю ночь я думал только об этом. Умоляю Вас, скажите мне: полагаетесь ли Вы на мое благородство? Доверяете ли Вашему другу?
— Я никого так не любил, как своего брата, которого я потерял, но даже на его благородство я не полагался бы больше, чем на Ваше.
— Прекрасно! Представьте тогда, что Вы говорите с братом, которого Вы так любили, и примите как добрый совет то, что он Вам скажет. Вы погибнете сами, или погубите Вашу родину. Взвесьте все, как следует. Если Ваш замысел раскроется… Вы умрете, и умрете бесславно. Если Вам удастся его осуществить, Вам придется противостоять Вашим родным, друзьям, всем, кто Вас любит, всему, что было Вам дорого.
Он говорил так много и так пылко, что, по крайней мере, в тот момент можно было поверить в его искренность.
— Ах! — вскричал Бурбон. — Чего же ты от меня хочешь? Они все у меня забрали, у меня больше ничего нет, они хотят, чтобы я закончил свои дни в нищете и позоре!
Они упали друг другу в объятья и зарыдали.
— Кузен, — сказал, наконец, коннетабль, — не будем больше говорить об этом, я отрекаюсь от своего плана… Поклянись мне снова, что не расскажешь об этом никому, а я клянусь, что больше тебе не придется думать об этом постыдном безумстве.>35
Возможно, Бурбон просто хотел ввести в заблуждение своего наперсника, чтобы тот отбросил всякие сомнения. Может быть, его другу достаточно было уехать, чтобы Бурбон изменил свои намерения. Как бы то ни было, он подписал договор, который открывал дорогу в четыре раза более мощному вторжению во Францию, и отправил послания тем людям, на чью поддержку он надеялся.
Так, 12 августа Сен-Валье принял у себя Пелу ле Жёна и Симона, называемого Бриу. Эти люди, как ему позже пришлось рассказать на процессе, удовлетворились тем, что напомнили ему о клятве, хотя в действительности все обстояло совершенно другим образом: Бурбон поставил своего кузена в безвыходное положение. Оказавшись перед выбором между лояльностью и долгом феодала, Жан де Пуатье, по традиции, принял сторону своего сюзерена.
В это время другой посланец по имени Ларси собирался подвергнуть испытанию верность двух нормандских дворян, Матиньона и д'Аргужа. Вникнув в детали заговора, Матиньон и д'Аргуж, несмотря на свои обязательства перед принцем, пришли в ужас. Это было уже не то время, когда жадные до наживы и приключений вассалы с безразличием относились к судьбе своей страны, лежащей в разрухе.
