– Хорошо, пусть люди страдают, господин граф, если вы считаете, что это нужно; пусть страдают, пусть причиняют страдания другим, но не детям!
Граф сквозь прутья решетки глядел на пламя.
– Надо, чтобы человечество породило своего Искупителя.
– Да, – согласилась Марион, – а знаете, что бы я сделала, если бы была нашим богом Диспатером?[28] Вот как бы я рассуждала. Я создала человека неосторожным и непослушным. Он попал в хорошенькую переделку, но в том есть и моя вина. Так вот, мне надо снова засучить рукава и вытащить его оттуда.
– Ну, и как бы вы действовали, чтобы вытащить его, если бы вы были богом, мадемуазель Марион?
– Ну, я сама бы стала человеком. Я переносила бы жару и холод, голод и жажду, меня бы ругали и били, но я ни разу не отплатила бы злом за зло. Чем больше зла мне делали бы, тем больше я делала бы добра, и, вот клянусь, в конце концов я бы его все исчерпала – человеческое зло, потому что оно не бесконечно.
– А в каком виде вы бы пришли на землю? Мужчиной? Женщиной? Какого возраста?
– Конечно же ребенком. Почему вы хотите, чтобы я лишила себя матушки? Я бы выбрала себе хорошую, добрую матушку, только бедную и угнетенную. Слушайте: я бы взяла крестьянку из наших мест и родилась бы у нее в большой кровати с пологом, между маслобойкой и мучным ларем, а может даже, если бы она была совсем нищей, в соломе, где-нибудь в хлеву или на конюшне. И я оставалась бы Богом, творцом мира, высшим существом, как вы говорите, но в то же время была бы таким толстым пупсиком, теплым и щекастым, туго спеленутым, и сосала бы молочко из груди моей мамочки-крестьянки. И лучше бы я была мальчиком, потому что мальчикам проще заставить себя слушать.
– Надо еще, чтобы крестьянка согласилась на такого сына.
– Конечно же она согласилась бы. Они ведь согласны на все, что им говорят их мужья, почему же она откажет Богу? Вот скорее с мужем будет трудно, а ведь надо, чтобы у нее был муж, иначе кто будет кормить малыша? Вот этот мужчина, господин граф, и правда должен был бы быть святым, и я не знаю, много ли найдется таких, кто согласился бы стать отчимом Господу Богу.
Граф поднялся, и старое, местами облупившееся зеркало увидело, как он сделал несколько шагов по скрипучему паркету. Его парик был гладок и напудрен, а тугую косицу украшал белый атласный бант. В салоне было холодно, и он вернулся к камину, встал, повернувшись к нему спиной, и раздвинул полы кафтана. Надежда участила биение его сердца. Неужели через несколько мгновений его поиски подойдут к концу?
