На следующий день в первом часу за ними зашел величественный Деметрий, библиотекарь самой большой библиотеки мира, и препроводил все тридцать шесть команд на остров Фарос, где для них были приготовлены тридцать шесть совершенно одинаковых жилищ.
– Таким образом, досточтимые старцы, вам будет обеспечен полный покой, необходимый для вашего труда. Все кельи состоят из спальни на двоих и рабочего кабинета. Каждой паре будет предоставлена отдельная лодка, чтобы переплывать на ней пролив, а также два раба и писец. Вы будете трудиться до девятого часа вечера, а затем свободно можете заниматься своими делами или сходить прогуляться в город. Готовить для вас будут царские повара. Напоминаю, что команды не должны общаться между собой.
Даже не сходив взглянуть на возвышавшийся над островом маяк, который несколько дней назад вызвал его восхищение, Симеон закрылся в своей келье вместе с Исахом, писцом и свитком Книги Пророка Исайи.
– За работу, за работу, – согласился Исах, похрустывая фалангами пальцев. – Эти идолопоклонники дали нам только семьдесят два дня.
Они начали с заклинания:
«Слушайте, небеса, и внимай, земля, потому что Господь говорит: Я воспитал и возвысил сыновей, а они возмутились против Меня. Вол знает владетеля своего, и осел ясли господина своего; а Израиль не знает Меня, народ Мой не разумеет».
– «Не разумеет»?! – возмутился Исах. – Что же мы, действительно, позволим грекам читать такое? Может, лучше нам написать «не понимает» или «заблуждается»?
– Нет, – сказал Симеон, – разумеет он или не разумеет, но Израиль – народ богоизбранный, надо поведать об этом всему миру и без всякого мошенничества. Пиши, писец!
Писец весело вонзил свой стиль в воск, покрывавший дощечку для письма. В белоснежных проемах окон ярко синело море.
* * *
Писец был совсем молодой юноша, смуглый и веселый, звали его Александром, как добрую половину мужского населения Александрии. Все его веселило и особенно эти два бородача, разговаривавших между собой на языке, из которого он – такой образованный и культурный – не понимал ни слова. Нет сомнений, что эти чужеземные мудрецы казались ему довольно неотесанными – они никогда не бывали в гимнасии, никогда не вели философских споров с прекрасной гетерой, от одной мысли, что человеческое тело можно изображать в виде скульптуры, у Симеона высоко поднимались брови, а у Исаха выступала на губах пена. Но, что бы ни думал Александр об этих евреях, он был рад услужить им и получал истинное удовольствие, когда они поражались его ловкости. Он писал под диктовку с головокружительной скоростью. «Диктуйте быстрее, господа! Не давайте мне простаивать!» – умолял он, сверкая улыбкой, пока ученые мужи бились над переводом таких слов, как «суббота», «серафим» или «престол Господень», спорили о ритме, ругались из-за порядка слов и приходили в конце концов к полному отрицанию всякой возможности перевести что-либо с одного языка на другой. Причем к выводу этому они всегда приходили врозь: то Исах, ероша свою шевелюру, то Симеон, поглаживая бороду. Тогда Александр тихо смеялся, прикрывшись плащом.
