В зале послышалось движение. В отличие от евреев Диаспоры, евреи Иерусалима не придавали особого значения своей принадлежности к тому или иному колену, так что все эти предосторожности Птолемея показались им если не обидными, то, по крайней мере, несерьезными. Но в конце концов они согласились. Старцы из рода Рувима встали напротив потомков Вениамина и выбрали себе партнеров, а потомки Завулона объединились с потомками Гада. И поскольку Симеон не придавал этим пустякам ни малейшего значения, он оказался в одной команде с Исахом, которого никто не хотел брать себе в напарники.
– Поостерегись, сын Завулона, – приветливо сказал ему этот провидец, – даже в угоду ста языческим царям я не спущу тебе ни одной неточности, так и знай.
Симеон снисходительно взглянул на него:
– А я-то думал, что искусство перевода – единственное в мире совершенно чистое искусство, ибо оно меньше других затрагивает гордыню!
Исах ответил ему исподлобья разъяренным взглядом.
– Друзья мои, – сказал царь, когда каждый избрал себе напарника, – а теперь вы разыграете между собой тридцать шесть книг Завета вашего Господа, или, если вам так больше по душе, Моисей, Иисус Наввин, Иезекииль и остальные разыграют по жребию ваши команды.
С тихим любопытством Симеон ожидал, какая часть Завета выпадет на его долю. Он любил и почитал все Писание, но были у него и особо любимые места. Суждено ли ему передать по-гречески аллегорическую краткость книги Ионы или глубоко символичный эротизм Соломона? Он часто думал, что, родись он греком, он хотел бы стать поэтом. Благочестивому иудею такое роскошество не пристало, а Симеон признавал, что тот, кто любит Бога больше, чем себя самого, не должен помышлять о творчестве. Однако он находил утешение в своем ремесле переводчика: перевод не создает никакой опасности чрезмерного разрастания «я», но опьяняет при этом не хуже сочинительства. Переводчик – всего лишь раб, умеющий угадывать желания своего господина, а это не запрещено.
Когда пришла очередь Симеона и его напарника тянуть жребий из золотой плетеной корзины, он послал Исаха. Тот вернулся сияющий: они вытянули Исайю.
– Ну, по крайней мере, здесь невозможен никакой компромисс! И никакой жалости к Вавилону.
Симеон тоже был в восторге, ибо из всех пророков Исайя лучше всех предсказал пришествие Мессии. Однако в приступе интеллектуальной горячки он все же призадумался о том, каким образом переведет он пышную образность этого духовидца. Как математически точным языком Платона поведать о «горящем угле», которым коснулся уст пророка серафим, или о шести крыльях этого самого серафима, двумя из которых он закрывал лицо свое, двумя закрывал ноги свои и двумя летал? Не станут ли греки смеяться над столь причудливыми видениями?
