Лесной воздух наполнен ароматом цветущей жимолости. Неожиданно Конгриванс останавливается, берет меня за руку и указывает на стоящих неподалеку оленей. Молодая самка и пятнистый олененок, заметив нас, застыли в испуге. Мы молча стоим, наблюдая за ними. Внезапно животные срываются с места и исчезают в лесной чаще.
Конгриванс по-прежнему хранит молчание, и это кажется мне странным. Конечно, я ценю сдержанность, но, признаться, уже соскучилась по нашим взаимным шуткам и флирту. Быть может, он думает о том же, о чем и я? О том, что пройдет еще несколько дней, премьера будет сыграна, и мы расстанемся. Навсегда.
Подходим к дому Оттеруэла со стороны огорода и служебных построек. Сейчас нас увидят и подумают бог весть что. Ну и пусть. Неожиданно для себя и, конечно, для Конгриванса я поворачиваюсь и кладу руку ему на грудь.
— Благодарю вас, — тихо произношу я.
Сказать по правде, я и сама не знаю, за что его благодарю. Быть может, за доброту к Калверам, за нашу чудесную лесную прогулку. Я встаю на носки и целую его в щеку.
Глава 10 Мистер Николас Конгриванс
— Это не похоже на вас, сэр, — произносит Бартон, — уж я-то вас знаю. Третьего дня вы говорили об отъезде, а мы до сих пор здесь. Вы провели с ней несколько часов и не смогли добиться ее расположения. Слуги говорят, она вскружила вам голову. А еще они говорят, что…
— Довольно. Мы так и не знаем, богата ли она.
— Достаточно богата, чтобы заняться ею. Да я говорил вам это!
Стягиваю сорочку. Бартон, с бритвой и полотенцем в руках, неподвижно смотрит на таз с водой. У него престранное лицо.
— Бартон!
Он тяжело вздыхает.
— Да что происходит с тобой, в конце концов?
Он вздыхает еще раз:
— Это все она, сэр.
— Кто она?
— Мэри.
Его губы дрожат.
Кажется, он вот-вот расплачется. Забираю у него бритву. Не стоит доверять ему сейчас это ответственное дело. Сам намыливаю щеки и подбородок.
— Она… она словно цветок. Нежный и хрупкий.
От удивления я чуть не порезался. Бартон сравнивает женщину с цветком?
— В чем дело, Бартон? Ты так и не сумел добиться ее расположения? — передразниваю я его.
Что-то не нравится мне это зловещее молчание. Его лицо заливает румянец, а руки сжимаются в кулаки.
— Прости, братец. Это было бестактно с моей стороны.
Он снова горько вздыхает:
— Как вы могли подумать? Это было чудесно. Но… мне хочется этого снова и снова. И только с ней, клянусь вам.
Его грубо сработанное лицо принимает такое нежное и мечтательное выражение, что я почти готов принять католическую веру и перекреститься от умиления.
