В коридоре было тихо. Все жильцы спали, только Иосиф Абрамович еще не возвращался, и Александра Петровна ворочалась в постели, не могла уснуть.
Она всмотрелась в бледный циферблат будильника. Два часа!
- Ох, Шура, Шура! - сердито сказала она себе.
Вот, чувствовала она, сейчас начнется мучение, тяжелые, недостойные мысли пойдут одна за другой - ей сорок лет, а его только в прошлом году перевели в кандидаты. От печальных мыслей у Александры Петровны пересохло в горле, и она пошла в кухню напиться.
Из дальнего угла коридора послышались какие-то странные звуки. Александра Петровна зажгла свет и увидела вздрагивающую спину Марьи.
Марья медленно подняла голову, и, взглянув на ее глаза, Александра Петровна забыла все свои тяжелые мысли. Она обняла Марью за плечи и по-бабьи, нараспев, сказала:
- Чего ревешь, ну чего ревешь?
Александра Петровна поняла положение: плачущая в коридоре женщина, запертые двери комнат...
Она принялась расспрашивать Марью, и та, всхлипывая, тяжело ворочая русские слова, рассказала, что ее уволили.
- Чего ж плакать, - сказала Александра Петровна, - плюнь на них, да и все.
- Та хиба оттого... - сказала Марья.
- А чего?
- Та... - и Марья обвела рукой вокруг шеи.
- Ах, дура, дура, - говорила Александра Петровна и погладила Марью по волосам. И от этого ласкового прикосновения Марья заплакала во весь голос.
Тогда в коридор вышла старуха Платонова.
- Так, а я что говорила, довели-таки женщину до слез, - сказала она и, сев на раскладушку, громко и сердито принялась утешать Марью.
Потом открылась еще одна дверь, и вышел Крюков.
- Вот это да, - сказал он. - А я проснулся и думаю, кто это овации устраивает среди ночи?
Марья не плакала больше.
- Куда ей ехать! - говорила Ильинишна. - Плевать мы с ней хотели на всех хозяек, мы сами хозяйки. Останется в Москве, и баста, а пока устроится, можно и у нас в комнате ночевать.
- Трудно на работу, что ли, устроиться? - говорил Крюков. - Да к нам в завод, куда хочешь, хоть завтра, - в шасси, в мотор, в коробку скоростей, всюду рабочие нужны.
Смысл их слов неясно доходил до сознания Марьи, но они не спали ради нее, старались ее успокоить - все это было для нее так необычайно. Она, Марья, оказалась предметом дружеских забот, люди спорили, где ей лучше работать, говорили о ее судьбе. Смятение охватило ее. Не произошло ли тут ошибки? Может быть, она обманула их, они приняли ее за другого человека и, заметив обман, разойдутся по комнатам, равнодушные и сердитые. Да, впервые в жизни встретилась она с чувством рабочего товарищества, рожденным большим, сложным и тяжелым трудом, с чувством, коему в наше время суждено определять отношения людей.
