- Вот это я одобряю, - обрадовался Андрей Вениаминович, - признаться, меня удивило, что вы предпочитаете сыр икре и балыку.
- Дойду и до балыка, - сказал Кондрашов, улыбаясь каким-то мыслям. Он не ел с утра и легко захмелел. Темное чувство к мужу Анны Сергеевны исчезло, все сделалось простым и приятным. А оттого, что здесь рядом сидела она и их связывала невысказанная, а поэтому особенно нежная близость, Кондрашову стало совсем хорошо, и даже в груди появилось какое-то сладкое жжение.
К концу обеда Андрей Вениаминович принялся философствовать.
Он разделял свои мысли на несколько категорий. У него были мысли для всех, мысли для старого товарища, были мысли, которыми можно делиться с родителями и с женой, и, наконец, мысли для себя.
Сейчас Андрей Вениаминович делился с Кондрашовым мыслями для родителей и жены, хотя Кондрашову можно было сообщать лишь мысли для всех. Это нарушение правил произошло оттого, что Андрей Вениаминович выпил водки.
- Вот, - говорил он, - на автомобильном заводе имени товарища Сталина я наблюдаю конвейер, да что конвейер - весь завод, станки и прочая. Конвейер, лента, люди у ленты. По ленте движется автомобиль, его собирают, наливают горючее, садится шофер, и машина катит куда-нибудь в Каракумы. А вот люди остаются у конвейера. Один семь часов обтачивает какой-нибудь ведущий вал, другой надевает колесо, третий прикрепляет фары. Вот сегодня фары, завтра фары и через год фары.
Анна Сергеевна, много раз слышавшая это рассуждение, зевнула и внимательно поглядела на мужа. Она уже не испытывала жалости к нему, а сердилась за недавний скандал и беспокоилась, чувствуя раздражение, овладевшее Кондрашовым.
- Да, - продолжал Андрей Вениаминович, - машина сходит с конвейера... Конвейер! Он тянется от Одессы до Владивостока, с него сходят Магнитогорски и Кузнецки, самолеты, турбины, а мы у этого конвейера делаем однообразные движения - одни руками, другие мыслью. И вот я спрашиваю вас: когда же начнем жить мы, дающие жить машине? А? Да-а, - протяжно проговорил он и, поглядев на сумрачное лицо Кондрашова, вдруг подумал: "Какого черта я разболтался!"
Он считал, что обладает спокойствием и выдержкой, и вот неожиданно поведал чужому человеку свои мысли.
Лицо Кондрашова показалось Андрею Вениаминовичу насмешливым и злорадным.
Он не удивился, когда Кондратов поднялся. "Ну, теперь я сжег свои корабли..." - подумал он.
- Да, язык мой - враг мой, - сказал Андрей Вениаминович после ухода гостя. - Зачем я произнес перед этим типусом монолог? И почему ты меня не сдержала вовремя? - Им снова овладело раздражение, желание обвинять и поучать. Он осмотрел остатки закусок и сказал: - Рублей сорок нам это удовольствие обошлось!
