Теперь для меня самой большой проблемой стала больная нога. От лодыжки до колена она покрылась язвами, постоянно гноившимися из-за отсутствия необходимого лечения. Несмотря на усталость после работы, нога болит так, что я не могу спать. На второй день после перевязки вонь гноя становится невыносимой. Санитар и доктор только качают головами. В госпиталь отправить они меня не могут — для этого необходимо, как минимум, принести им свою голову под мышкой. Дело в том, что, пока пациента не зачислят в категорию умирающих, он главного врача, польского еврея, не увидит. Именно главный врач решает, как с поступить с больным. В лагере на этот счет даже была поговорка: попал в госпиталь, считай, у тебя на руках путевка в вечность. Еще туда можно попасть с поддающимися лечению переломами, например, с переломом черепа.
Лечение и перевязки проходят всегда после работы, по вечерам. Как правило, главный врач задерживается, а частенько и не приходит совсем. У него надежные связи в высших инстанциях, и поэтому в его ведении еще несколько лагерей и тюрем — и везде его боятся. В особенности немцы — для них он деспот, источник всех зол, погубивший тысячи людей. Настоящий садист, пан доктор 3., фамилия его Зиттербаум. Немногим удается встретиться с этим всевластным человеком, но для тех, кто не занят на спецработах, это практически невозможно.
Однажды вечером бесстрашная сестра, не испугавшись этого садиста, хватает меня под руку и, против всех правил, тащит меня к его столу. «Со to jest Pannie?» — «Что случилось?» Мы снимаем повязку и показываем ему мою ногу.
— Военнопленный? — Да.
— Пулевое ранение? — Да.
(Когда хотел, он изъяснялся на чистейшем немецком.) Он распахивает дверь, зовет докторов и кричит: «Сию секунду в госпиталь!» В тот вечер это уже невозможно из-за существующих формальностей, таких, как предварительная санобработка. Так что меня примут не раньше завтрашнего утра.
Польские и немецкие медсестры работают под руководством главной медсестры, польки. В результате все черную работу делают немки, их оскорбляют и эксплуатируют. Везде стерильная чистота и порядок. Здесь даже есть постельное и нательное белье, оставшиеся от беженцев или на складе, каждые 8 дней их меняют. Кровати железные, выкрашенные белой краской, из старых немецких больниц. Паек — нечто среднее между «Котлом I» и «Котлом И», но выжить можно.
По моей просьбе мне оставили мази и порошок для ноги, два раза в день мне делают холодные компрессы с чистой водой. Скоро я замечаю, что гноя становится меньше, наступает определенное улучшение; тем не менее раны не заживают. Через 14 дней доктор заявляет, что структура моей кожи полностью нарушена.
