А хитрый Пламен мог бы угнать любого коня, даже восьминогого скакуна Слейпнира, принадлежащего Одину. Тут было на кого равняться, правда?
— Сынок, чего замечтался! Давай спой с нами! — весело заорал Торн. — Эй, Бьярни, сыграй-ка нашу песню на скрипице! Да погромче!
Первыми запели струны, а за ними слаженно подтянулся и крепкий мужской хор:
Голодные боги
вернулись домой,
был в Асгарде вечер,
мир и покой.
Им каши хотелось
овсяной поесть и
выхлебать мёду
бочек так шесть.
Наполнился ими
волшебный чертог,
и каждый на кухню
отнёс то, что смог:
икряную сёмгу
доставил Эгир,
а Фрейя — козлов
круторогих и сыр,
овсяной крупы
и суровых быков
им Тор подогнал
сорок восемь голов.
И так сделал каждый,
кто в Асгард пришёл.
Вдруг Фригг закричала:
«Похищен котёл!»
Она суетилась,
ключами звеня:
«Совсем закрутилась,
простите меня!
Я, право, не знаю —
висел в очаге,
я мыла его
накануне в реке!»
Сгустились бровей
непролазные чащи —
где же найти
котёл подходящий?
Знаем, что в Миргарде
есть молодец
по имени Торн —
превосходный кузнец!
И боги послали
к людям гонца
в Асгарда кущи
позвать кузнеца.
Раздвинулись тучи,
над фьордами ночь,
вот этот викинг,
что должен помочь.
Предстал перед ними,
не верит глазам.
«Умеешь?» — «Умею!»
«Тогда по рукам!»
Он молотом Тора
пластины клепал,
а Ньёрд ураганом
мехи раздувал.
И вот котелок
полон каши висит.
«Спасибо, норвежец,
что хочешь — проси!»
Просил он удачи в
дальних краях,
попутного ветра
и рыбы в снастях.
Чтоб новые земли
с высокой травой
встречали ладью
с безземельной семьёй.
Чтоб каждый поход
приносил серебра,
а мёд на пиру
веселил до утра,
чтоб в Миргард его
вернули тотчас.
Сказано — сделано,
он среди нас!
Будем же вместе,
лихие бойцы,
старые волки
и злые мальцы!
Боги ведут
нашу дикую рать,
мы не позволим
богам голодать!
* * *
А где-то далеко-далеко бьющийся в экстазе Реас вне себя проорал застольную песню викингов не своим голосом и без чувств упал на влажные от пота подушки. Вот уже пятнадцать лет подряд в доме на холме творилось неладное. Герцог Делян Пощаков постепенно отошёл от государственных дел, и теперь все заботы его заключались в поиске новых и новых врачей для единственного ребёнка.
Реас превратился во взрослого тридцатилетнего мужчину, но это, пожалуй, всё, что можно было бы сказать о нём хорошего. В остальном он являл собой пример загадочной болезни, которой не успели дать названия, а лечили его чем придётся — врачи предпочитали честному отказу от медицинских услуг подолгу водить богатого клиента за нос, а затем с прискорбием объявляли, что случай «чрезвычайно запущенный и осложнённый клинически». Получив расчёт, исчезали, а их место занимали другие. Которые также исчезали с набитыми кошельками и неопределённым диагнозом…
