«Какая смерть? — думаю я. — Разве нас не спасут?» Мои размышления были далеки от реальности. Все происшедшее казалось сном.
Солнце поднялось. Пытаемся определить скорость движения нашей лодки. Результат неутешительный: приблизительно 2 км в час. Парус не годится, так как ветра нет ни малейшего. А за сколько километров от западного берега Каспия мы находимся, даже командир не имеет представления. Начинаем посылать «СОС» на международной частоте бедствия на море 500 килогерц. Я, как радист, предупреждаю о том, что русские прослушивают эту полосу не менее внимательно, чем наши, но командир не обращает на это внимания. Удивляюсь, ведь это чревато тем, что нас засекут русские суда, если таковые есть поблизости. Часа три спустя издали слышится стук дизельного двигателя, а вскоре после этого шум двигателей доносится со всех сторон. Думаем, что это рыбаки, выспались и ловят рыбу. Катеров не видно, и мы продолжаем грести. В конце концов, около полудня, приближается достаточно большой рыболовный катер. На нем толпа людей, каждый с автоматом и винтовкой в руках.
Среди нас три фельдфебеля. Нам известно, что русские пленных не берут. Подвергают пыткам, а потом убивают безоружных противников. У каждого из нас есть по пистолету, и покончить с собой, — простое дело. Лучше покончить жизнь самоубийством, чем попасть в руки к этим зверям. Уже вынули пистолеты, но майор говорит: «Мне известно, что русские по отношению к пленным выполняют положения Женевского положения о сухопутной войне. Можно надеяться на человеческое обращение».
Во мне рушится вера в сложившиеся идеологические убеждения. Нам, фельдфебелям и рядовым, представляют противника зверским и жестоким существом, а штабным офицерам открывают правду об отношении к пленным. Заниматься этой мыслью времени нет, но развалины остаются развалинами. Бросаем автоматы и пистолеты в воду, ждем предстоящих событий. Пилот обращается к командиру: «Не лучше ли, господин майор, снять и выбросить рыцарский крест?» Он отвечает: «Я воевал и никаких преступлений не допускал, совесть у меня чистая, не вижу причины бояться». Он, должно быть, знал, что штабные офицеры живут в специальных лагерях, где даже питание лучше, чем у рядового состава.
Знал он и то, что при капитуляции 6-ой армии в Сталинграде штабным офицерам оставили ордена. Знал он и о том, что нацистская пропаганда врала простому народу.
С катера начинают стрелять. Над нашими головами свистят пули, недалеко от борта лодки поднимаются фонтанчики. Мы поднимаем руки вверх. Когда катер подошел вплотную, поднимаемся по лестнице на палубу. Безоружные, стоим в окружении мрачных лиц и стволов огнестрельного оружия. Люди переговариваются, кричат, кто-то грозит кулаком. Вокруг лица с монгольским разрезом глаз, которые нам, среднеевропейцам, внушают страх и отвращение. У всех отнимают наручные часы, а у командира еще и Рыцарский крест. Никто из нас по-русски не понимает и слова, но не может быть сомнений в том, что нас заставляют раздеться до трусов. Командир пытается протестовать, но его все равно не понимают. Приносят веревки, руки за спину, профессионально связывают. Впервые понимаю первое русское слово: «
