Она говорила, и с его болезненного лица исчезало беспокойство. Каждое слово он воспринимал, как голос Неба. Когда Цыси закончила, император с жаром воскликнул:
—Ты сама богиня милосердия Гуаньинь! Небо послало мне тебя в это страшное время, чтобы ты могла направлять и поддерживать меня.
Император не раз говорил ей слова любви, называл ее своим сердцем и своей печенью, но то, что он произнес сейчас, понравилось Цыси больше всего.
—Гуаньинь,— ответила она,— моя самая любимая богиня.
И ее голос, мягкий и сильный от природы, звучал нежно и покорно.
С неожиданной энергией император сел на постели.
—Прикажи главному евнуху позвать моего брата,— велел он. Подобно всем слабым людям, приняв решение, Сяньфэн становился нетерпелив и слишком спешил действовать.
Но Цыси подчинилась, и несколько мгновений спустя вошел принц Гун. Взглянув на его строгое красивое лицо, она снова почувствовала, что этому человеку можно доверять. У них была общая судьба.
—Сядь... сядь...—нетерпеливо сказал император брату.
—Позвольте мне постоять,— вежливо ответил принц Гун.
Император говорил высоким голосом, запинаясь и подыскивая слова:
— Мы... я... решил, что по белым иностранцам нельзя наносить просто удар. Они заслуживают немедленной смерти. Когда наступаешь на змею... То есть, я хочу сказать, змею надо убить сразу, понимаешь, отрубить ей голову, вопрос в том...
— Понимаю, высочайший,— сказал принц Гун,— лучше не наносить удар, если мы не уверены, что не сумеем уничтожить врага раз и навсегда.
— Об этом я и говорю,— пробормотал император.— Когда-нибудь мы их уничтожим, а пока следует тянуть время, понимаешь, не поддаваться, но и не отказывать.
— Игнорировать белых людей? —спросил принц Гун.
— Вот именно,—устало произнес Сын неба и облегченно откинулся на желтые атласные подушки.
Принц Гун размышлял. Если бы император сам принял решение, можно было бы объяснить его вечным страхом Сяньфэна перед неприятностями и постоянной летаргией, делавшей его бездеятельным. Но принц понимал, что правителя надоумила Цыси. В словах брата он слышал голос рассудительного ума, который скрывался в ее красивой головке. Однако она была очень молода... И к тому же женщина... Можно ли искать мудрость в ее словах?
— Высочайший,— терпеливо начал принц Гун. Но Сын неба отказался слушать.
— Я все сказал! — закричал он разгневанно. Принц Гун склонил голову:
—Пусть будет так, высочайший. Я сам передам ваши приказания наместнику.
Хрупкий мир не был нарушен. Одним зимним утром последнего месяца старого лунного года и первого месяца нового солнечного года, когда сыну было девять месяцев от роду, императрица проснулась и глубоко вздохнула. Цыси чувствовала сильное одиночество, казалось, что ей грозит невидимая страшная опасность. Давно она уже не встречала утро так, как когда-то дома в Оловянном переулке. Там она открывала глаза и видела ласковое утреннее солнце, светившее сквозь решетчатые окна. Кровать, которую она делила с сестрой, представлялась убежищем, куда уже не вернуться, а мать — приютом, который больше ей не принадлежал. Кого в этом бесконечном хитросплетении узких проходов, дворов и дворцовых залов заботило, жива Цыси или умерла? Даже император больше думал о своих многочисленных наложницах.
