— Пожалуй, да, — сказала мадам Дёнэ, — но хочется еще кое-что уяснить. Почему у китайцев два имени, а у маньчжуров только одно?
— Просто потому, что у маньчжуров нет фамилий, мадам. — Мать игуменья заметила наконец двух монахинь, ждущих у двери. — А, сестры! У меня для вас есть работа. Предстоит крещение: Лин привел двух сирот.
Она вернулась к своей ученице, а Франсуаза и Эме переглянулись. Обе они не одобряли политики матери игуменьи в отношении китайских детей, тем не менее признавали, что все помыслы этой доброй женщины направлены на спасение как можно большего числа местных язычников. Но она предлагала деньги за больных сирот только для того, чтобы окрестить их перед смертью, и это выглядело... не по-христиански.
Однако послушание было для них правилом, и молодые женщины поспешили вниз по лестнице на центральный двор, где привратник Лин Сучан ожидал их с двумя девочками примерно трех лет.
— Где ты их взял? — спросила Франсуаза.
— Их привел мой знакомый Сун, — ответил Лин.
— А ты уверен, что они сироты?
— Конечно, сестра. Иначе разве они попали бы сюда?
Франсуаза наклонилась и взяла на руки одну девочку.
— Тебе будет здесь хорошо, крошка. — Монахиня бегло говорила по-китайски.
— Я хочу домой, — захныкала девочка.
— Не бойся, здесь тебе будет хорошо, — повторила Франсуаза. Ей так хотелось верить, что она говорит правду.
Покинув монастырь во второй половине дня, Лин Сучан сразу пошел домой к Сун Ванли. Они давно дружили и время от времени становились любовниками — жена Суна не возражала, а Лин был холост.
— Мать игуменья очень довольна, — сказал Лин своему другу. — Ей хотелось бы знать, когда будут еще сироты для нас.
— Где мои деньги? — спросил Сун.
Лин передал ему мешок с серебряными монетами.
— Мне все труднее находить сирот, — сказал Сун. — Следующие будут дороже.
— Я передам матери игуменье, — согласился Лин.
Когда он ушел, жена Суна Тин Шань вышла посидеть рядом с ним.
— То, что ты делаешь, — отвратительно, — сказала Тин.
— Но ведь ты не чувствуешь отвращения, когда тратишь эти монеты? — возразил Сун.
— Это плохо кончится, — заключила она.
На следующий день Сун отправился по делам. Вдруг какие-то незнакомые люди, приставив ему к горлу нож, приказали не шуметь. Они быстро заволокли его в темную аллею, скрутили, надели на голову мешок и бросили в повозку, забросав тряпьем. В Татарском городе возле дома маньчжурского торговца Чанхуна его вытащили из коляски и провели к хозяину.
