– Совершенно согласен с вами, – подхватил другой голос. – Позвольте закурить-с… Да-с, самое позднее к Новому году Вильгельму, который давно превратился в пугало европейской политики, и Францу-Иосифу, коему, чтобы остаться в памяти своего народа и учебниках истории великим государем, стоило помереть вовремя, лет эдак пятнадцать-двадцать назад, настанет капут! Впрочем, не уверен, что Вильгельм вообще рискнет начать войну, – он не дурак и понимает, что совать голову в петлю не имеет смысла, мы не будем церемониться и ловким движением выбьем из-под ног этого коронованного висельника табуретку…
Я уселась на одну из ступенек и стала жадно поедать виноград. Придя в себя, я вернулась в зал, где поэты продолжали состязание, и попыталась найти глазами Митечку. Но его не было! Стул, на котором он сидел четверть часа назад, пустовал.
Пройдя вдоль ряда с милой улыбкой, я обнаружила программку того вечера, лежавшую на стуле Митечки. Машинально схватив ее, я обнаружила между двумя листами письмо.
Мне стоило больших усилий не вскрикнуть – Митечка посещает Валуево вовсе не ради меня, а использует визиты для встреч с моей соперницей! Наступив нескольким господам на ноги и пробормотав «Pardon!», я выскочила из зала.
Читать чужие письма, пусть и оказавшиеся у тебя в руках, непозволительно, внушалось мне гувернантками и классными дамами в Смольном. Но что значат пустые формальности, если ты любишь! А в тот момент я твердо уверилась, что люблю Митечку, хотя до того, как нашла письмо, сомневалась в этом.
Трясущимися руками я развернула лист розовой бумаги, который источал тонкий аромат дорогих духов. «Мой дорогой Митя, я решаюсь написать тебе, потому что чувствую, верю и знаю – ты ответишь мне взаимностью…»
Я пробежала глазами листок, испещренный тонким, смутно знакомым почерком с массой завитушек и росчерков, и пришла к выводу, что влюбленная в Тарлецкого особа позаимствовала его из какого-нибудь дурацкого бестселлера про вечную любовь; я уверила себя, что мое письмо, наберись я смелости написать Митечке, не изобиловало бы таким количеством штампов и слезливых повторов, и разозлилась на безымянную соперницу, которая не соизволила подписаться полным именем, поставив только литеру N.
Кто же она, эта таинственная N? Женщин с именем, начинающимся на эту букву, посещает Валуево не так уж много – Наталья де Ферма, дочь известного невропатолога, коротконогая особа лет двадцати пяти с веснушчатым лицом и выпирающими зубами, и, сравнивая себя с ней, я имела полное право сказать: Je suis une sylphide de ce monstre
