Он не отходил от меня, помогал надеть рубашку и все время наблюдал. А меня это нервировало. Когда принесли вердикт специалиста, врач отошел из занавешенного отделения, где я сидел, чтобы прочитать его. Вернувшись, он выглядел еще более встревоженным.
— Хотите, чтобы я сказал вам правду? — осведомился врач.
— Ничего, кроме правды, — ответил я.
— Ну, у вас в самом деле инфекция, вызвавшая пневмонию, — сказал он. — Но боюсь, что вы на грани остановки сердца. Если вас немедленно не уложить в кровать и не подвергнуть интенсивной терапии, вы умрете минут через сорок пять.
Я оценил откровенность врача, она свидетельствовала о его мужестве. Большая часть медиков ходит вокруг да около, прежде чем сказать пациенту, что он обречен. Но этот так не поступил, возможно, из-за крайне серьезного моего состояния. Он был все время рядом со мной, опасаясь, что я умру от страха. Но чего мне было бояться? Я уже однажды умирал, и мне это понравилось. Я был готов повторить опыт и с облегчением узнал, что должен умереть менее чем через час.
Видя, как нервничает врач, я решил разрядить обстановку и улыбнулся.
— Черт возьми, док, — сказал я, — вы не думаете, что мне следует лечь?
В течение нескольких часов я находился в центре внимания. Меня подключили к монитору и накачали множеством антибиотиков. Врачи один за другим подходили послушать мое сердце. Меня подвергали многочисленным тестам, в том числе весьма болезненному — сердечной катетеризации — при которой через артерию ноги в сердце вводят трубку и впускают краску в различные его отделы, чтобы видеть их на экране.
Они проделали этот тест только для того, чтобы точно определить состояние моего сердца. Им уже было известно, в чем проблема: через порез на руке в мой организм проникла стафилококковая инфекция. Сначала я чувствовал себя так, будто у меня грипп, и не обращал на это внимания, в результате заработал пневмонию. Потом инфекция устремилась в самое слабое место — поврежденное молнией сердце. Она обосновалась в клапане аорты.
Молния и так ослабила мое сердце почти на пятьдесят процентов. Теперь же, с поврежденной аортой и протекающим клапаном, я тонул в собственной крови. Мне не хватало дыхания, и я харкал кровью, пытаясь втянуть в себя воздух. От антибиотиков меня тошнило, а от постоянных прослушиваний и ощупываний было мало толку. Тем не менее я пребывал в хорошем настроении, продолжая улыбаться во время процедур. Я знал, что должен умереть, но не чувствовал себя несчастным.
