А есть расхотелось очень быстро: сосиску, лилипутскую цыплячью ножку и один хлебец он съел — замутило с отвычки, а оставшиеся хлебные куски он покрошил в воду — тотчас завизжали, заметались вокруг бесцеремонные чайки... Жрите, пользуйтесь моей добротой. Мне хорошо — и вам пусть так же будет, хоть вы и отвратные, хуже гарпий.
Коньяк и солнце ударили в голову, но не по злому а так, добродушно, почти нежно...; задница перестала чувствовать холод гранитных ступенек, прямо в открытые глаза из водной ряби заползла неторопливая дрема... Муха жужжит, откуда взялась?..
— Ты что, козел, борзоты объелся, а? Турист, что ли?
Удар пришелся на правый локоть и рикошетом в ребра, такой сильный, что едва не сбросил человека в ледяное крошево. Человек неуклюже спохватился, принялся было карабкаться вверх по ступенькам, подальше от воды, но в лицо ему ткнулась резиновая дубинка, заставила замереть и чуть отъехала назад, то ли для нового удара, то ли боясь запачкаться в кровавых соплях.
— Я тебя спрашиваю, обсос! Какого хрена тут расселся?
— Понял. Все, уже ухожу, господин начальник...
— Стоять. — Следующим шаркающим пинком полицейский смел в воду газету с остатками снеди и раздвижной стаканчик. — Что за пазухой?
Вот оно, самое страшное...
— Ничего нет. Рубашку вот хотел сполоснуть, а то гниды замучили. Отпусти, начальник, я не хотел... — Иногда упоминание о вшах решает все проблемы, вот и здесь вроде бы помогло...
— Чего ты там не хотел, козлина? Весь город загадили, пидорасня вшивая! Раздавлю, гниду! Пшел... Это еще что?
Третий пинок металлической подковой пришелся по бутылке с коньяком и она разбилась.
Мокрым холодом протаяла бесценная жидкость сквозь ветхую одежонку, начав с ушибленных ребер, по животу и вниз, к ноющему от ужаса паху...
— А, козел! А говоришь — ничего! За вранье — утоплю, падаль...
Есть такая порода людей, которым твоя боль, твое унижение — бальзам, лекарство, на короткое время исцеляющее их души, исковерканные кем-то и когда-то,. Обманчиво это лекарство, действует недолго и добывается только из тех, кто оказался слабее и беспомощнее, чем они... Но зато и радость от него горячая и острая: ничем ее не заменишь, ни сексом, ни жратвой... Тот, кто хотя бы однажды распробовал на себе эту подлую сласть в полную меру — тот подсел на нее и протух навеки и пропащая душа его обречена почти без передышек корчиться в личном аду, пока не разрушится вместе с телом.
Человек привычно втянул голову в плечи, прикрыл локтями левую сторону груди, чтобы ботинок не впечатал острые осколки в живот и ребра...
