— А это еще кто такой?
— Как кто? Кутон, президент наш.
— Погоди. Какой президент?
— Такой президент, отец нации. Леон Кутон — штопаный гондон, Титус дурачок всегда его так зовет.
— Погоди, погоди, Роза. А Муррагос? Муррагос куда делся?
Роза чуть приглушила звук и заколыхалась в своем кресле, устраиваясь поудобнее, — смеяться над Сигордом. Вдруг опять вскочила — и к плите.
— Да ты чего, Сиг? С ума ты спятил, что ли? Он уже лет десять как помер, Муррагос твой! Вот наш президент. Поначалу-то казалось, что получше будет: арестовывать прежних взялся, порядок наводить, то того, то этого, шишек всех подряд, расстреливать кто воровал, а потом все как прежде покатилось... Ну-ка... Ой, люблю жир со сковородки подбирать, самая вкуснота в нем.
— Хм... Да. Действительно ум за разум заехал. Вот что значит не следить за политикой.
— А кому она нужна, политика твоя? Только задницу ей подтирать. Что, все-таки собрался? Не будешь Титуса ждать?
— Нет, пожалуй. Пойду, пора мне, да и смеркается уже. Пусть себе спит до утра, успеем еще, наболтаемся. Так я завтра подгребу к пяти?
— Я всегда на месте. — Роза промокнула рот оставшимся кусочком хлеба, проглотила его и отошла от плиты. — Увидишь красный такой пожарный щит, почти в центре второго ряда, если от ворот считать, так я возле самого щита, с той стороны где рулон с гидрантом.
— Найду. Ох, спасибо за стол и прекрасный вечер, Роза! Был очень рад познакомиться.
— Взаимно. — Роза опять бросила в него оценивающий взгляд, но — не женский, внимательный и не больше: и сам он не полыхнул, и Сигорда не вскипятил.
День на исходе февраля все еще долог, но лето уж катится под горку, и чем дальше, тем стремительнее. Ночь исподволь набирает густоту и сырость, и утру, чтобы проснуться побыстрее и оживиться по-летнему, уже необходимо устойчивое безоблачное небо. Вечер вроде бы и не спешит никуда: то надвинется с тучей и скорыми сумерками притворится, то вдруг спрячется куда-то в тень от низкого солнца, но ненадолго... Фонари зажглись. Все. Это значит, что день завершен и что лето в Бабилоне заканчивается.
Поверх одеяла обязательно следует накинуть и покрывало, так теплее. Зимой, по большому-то счету, и три одеяла не помогут, когда батарей нет и сквозняки толщиной с крокодила. Весной — так сяк, перемогся, выдержал, а зиму... очень проблематично. Кости ноют, легкие трещат, утром высунешься из под одеял — уже озноб, а ведь даже не осень. Нет, сейчас-то как раз тепло, воздух мягкий, теплый... Сигорд поудобнее сворачивается под одеялом и покрывалом, чешет ногу, потом поясницу, переворачивается на правый бок, потому что не лежится ему на левом, дышать труднее, когда он на левом боку... Дом тоже вздыхает, вслед за своим постояльцем, и словно бы ерзает, но не суетно, а лениво, пытаясь устроиться поудобнее и заснуть. Сигорд научился слышать и различать все шорохи и всхрипы своего симбионта: дом ведет себя обычно и ничего не подозревает... Человеку довольно быстро удается отогнать от себя все мысли, мечты, опасения и уколы совести, он даже сквозь сон ощущает себя предателем по отношению к дому, но, если подойти к этому с другой стороны...
