— Скука. По идее, это она бы должна читать нам божественное, жития святых, или еще какую чудь, а она...
— Да тише ты, опять сейчас наорет...
— Слушай, точно как в школе, да? Жил и не думал, что за миску бесплатного супа вернусь в прежнее униженное состояние...
— Это точно. Но ты потише. Можно же так кемарить, без храпа. Сколько там до обеда?
— Скоро уже. А ты что, думаешь, ты не храпишь? В каждой ноздре по свистульке.
— Да? Что, серьезно?
— Ну, это еще не храп, но сопишь знатно.
— Титус Август!
— Все, молчу я, молчу. Это с голоду...
Суп гороховый оказался наваристым, вторым блюдом прыгнула в желудок отварная рыба поверх настоящего картофельного пюре, а чай оказался пресным и полусладким.
— Это нам повезло с гороховым супчиком. Здесь на неделе в среднем пять дней постных, никакого тебе мяса и бекона, но на сахар и заварку — всегда жмотничают, даже и в скоромные дни.
— Да знаю я, — Сигорд улыбнулся новому товарищу, — я же здесь третий раз, я же тебе говорил...
— Ну а я сотый. Покурим? У меня есть заначка — пара штук.
— Опять заначка? Давай, Рокфеллер! При случае отдам, не забуду, не сомневайся.
— Да ладно... Вези скорей, а то после обеда сил моих нет — как курить хочется...
В приемке, в своего рода маленьком карантине, кроме них почти никого не было и никто не помешал им занять место в курилке у самого окна, с подоконником для Титуса.
— Поможешь барахло перенести? Матрас, подушку? — Сигорд ухмыльнулся и наморщил нос. Во всем мире люди одинаковы, хоть в обезьяннике, хоть в приюте, хоть лягавые, хоть калеки...
— Слушай, Титус, ты вообще... Я бы тебе и без курева помог. Не стыдно, а? Подмазчик хренов.
И вдруг случилось небольшое чудо: Титус Август смутился, аж уши заалели.
— Ну, извини. Привычка, что никто нигде никогда ничего никому «за так» не делает. Ты, я вижу, не из простецов, интеллигент?
— Был интеллигент, теперь я бомж. Почему так — не помню.
— Да я и не лезу с распросами. Я вообще не имею этой привычки — лезть в чужую душу. Дети есть?
— Есть. Сын, дочь.
— Взрослые?
— Да.
— А жена, родители? — Сигорд опять оскалил остатки зубов, но уже с некоторым раздражением, без улыбки.
— Это ты так-то не лезешь и не имеешь таких привычек, да? Не помню, я же тебе внятно сказал. — Сигорд не докурил почти треть сигареты и швырнул ее в унитаз.
— Ну все, все... Чего ты сразу распсиховался...
— Ничего. Я же тебя не спрашиваю? Не расспрашиваю.
— Это потому, что ты боишься.
— Чего это я боюсь?
— Что я начну подробно отвечать.
