Но и у Самуэля Августа много времени на письма не было. «Однако, — писал он в одном письме, — надо отвозить молоко, до этого я, как всегда, был в хлеву и задавал корм телятам. А в короткое время меж этими делами сижу и пишу письмо тебе, моя ненаглядная».
Он называл ее своей ненаглядной и своей надеждой и отнюдь не верил какому-то заезжему лектору, выражавшему сомнение в том, что существует настоящая любовь. Подобные глупости можно было втемяшить кому угодно в голову, только не Самуэлю Августу. «Каков был бы мир без любви? Для идущего по жизни не быть любимым, не знать самому любви, не уметь любить — все равно что брести по голой пустыне. Нет, мы с тобой будем любить друг друга всем сердцем, чтобы сделать жизнь нашу как можно радостнее».
В том же письме Самуэль Август рассказывает, что он работает на жнейке и что ему нравится это занятие.
«Я сижу и наблюдаю, а машина тем временем идет с грохотом и валит, и жнет миллионы соломинок в день. Можно при этом мечтать о будущем, строить планы, придумать столько, что не уместить и на сотнях страниц, но чаще всего думать о своей ненаглядной, по крайней мере я думаю о ней».
Он по-прежнему возил пастора, но теперь уже другого. Самуэль Август пережил шесть пасторов Нэсе. Иногда он возил и вдову пастора, Ханна пишет в одном письме:
«Если хочешь, можешь приезжать в воскресенье без пасторской вдовы».
Понять ее можно: присутствие пасторской вдовы влюбленным лишь помеха.
Иногда Ханна писала, что они встречаются слишком редко, а одних писем им мало.
«По своей простоте скажу, что хочу, чтобы ты приезжал чаще, а то я иной раз скучаю, когда долго тебя не вижу. Не хотела тебе этого говорить и уже каюсь, что написала, но что написано, то написано. Сам видишь, как легко девушке проболтаться».
Долгою зимою было тоскливо, а зимой тысяча девятьсот четвертого года в Смоланде, видно, было много снега, потому что Ханна писала:
«Знаешь ли ты, что у нас снег идет день и ночь. И ничего нового и интересного в Пеларне нет, так что и писать особо не о чем».
Самуэлю Августу, жившему неподалеку от Виммербю, было, наверное, повеселее. Во всяком случае, он мог ходить на лекции.
«Вчера вечером я был на лекции, рассказывали про Лондон. С интересом послушал про этот большой город».
Первого апреля, год спустя после признания под плакучим ясенем, он опять оказался в городе.
«Вечером первого апреля прошелся я по городу и не мог не поглядеть на тот плакучий ясень возле церкви», — писал он.
