— Сол Кляйншмидт только что мне звонил и все рассказал о записке с путаницей, — пояснила Лоррейн. — Входи. Я только что вынула печенье.
Я поставила рядом с Лоррейн стул у кухонного стола и стала наблюдать, как она раскусывает головоломку.
— Это не совсем путаница, — вынесла она вердикт, сосредоточившись на записи. — Не знаю, как к этому подступиться. Я решаю только путаницы.
Она постучала пальцем по столу.
— Знаю я кое-кого, кто мог бы тебе помочь, но…
— Но что?
— Мой племянник, Сальватор, расщелкивает такие штучки. С малых лет он решал любую головоломку. Один из этих необычных талантов.
Я выжидательно посмотрела на нее.
— Только вот он может иногда быть странным. Думаю, он протестует против ортодоксальных догм.
Надеюсь, у него нет гвоздя в языке. Я не могу удержаться, чтобы не издать эти гортанные животные звуки, когда говорю с людьми, носящими гвозди в языке.
— Где он живет?
Она написала адрес на обратной стороне записки.
— Он музыкант и по большей части работает ночами, поэтому сейчас должен быть дома, но будет лучше, если я сначала позвоню.
* * * * *
Сальватор Суит жил в высотном кондоминиуме, возвышающимся над рекой. Здание было из цемента пескоструйной обработки и черного стекла. Участок был небольшим, но хорошо ухоженным. Вестибюль сиял новой краской, и на полу лежал ковер в серых и лилово-розовых тонах. С трудом походило на рай для инакомыслящего. И к тому же недешево.
Я поднялась на лифте на девятый этаж и позвонила в дверь Суита. Моментом позже дверь открылась, и я очутилась лицом к лицу то ли с очень уродливой женщиной, то ли с очень гомосексуальным парнем.
— Ты, должно быть, Стефани.
Я кивнула.
— А я Салли Суит. Тетя Лоррейн звонила и сказала, что у тебя проблема.
Он был одет в тесные кожаные брюки, которые по бокам держались на кожаных шнурках так, что оставляли бледную полоску плоти от лодыжек до талии, и кожаный жилет, который обтягивал конусообразные обзавидуйся-Мадонна груди. С черными туфлями на платформе его рост достигал футов семи. У него был большой крючковатый нос, татуировка на бицепсах в виде красных роз и — слава тебе, Господи — никаких гвоздей в языке. Он носил белокурый парик под Фару Фосетт,[2] накладные ресницы и блестящую красно-коричневую помаду. Ногти были накрашены под цвет помады.
— Может, сейчас неподходящее время… — начала я.
— Подходящее, как и любое другое.
Я не знала, что говорить и куда смотреть. Правда в том, что он зачаровывал. Наподобие автомобильной аварии.
