— Ах как прекрасно было бы плыть по залитой лунным сиянием водной шири и не бояться, что весла, того и гляди запутаются в камышах или водорослях! Да и паруса не будут висеть, словно тряпки. Надо попытаться уговорить королеву.
— Это не так уж трудно. При ее склонности ко всяким отчаянным выходкам такое приключение совершенно в еевкусе
— Особенно, если сняться с якоря в ближайшее полнолуние. Уверен, она не сможет устоять.
Тут к ним приблизилась еще одна крохотная фигурка, и Амариллис Лугоцвет услыхала, как третий эльф спросил:
— Вы к ребенку заглядывали?
—Мы как раз туда идем,— отвечали первые два.— Имеем же мы право немного отдохнуть. Ребенок в надежном месте...
—Присматривать за ребенком — ваша прямая обязанность,— несколько раздраженным тоном возразил третий.
— Да мы же идем, идем...
Затейливыми прыжками они проскакали сквозь ряды танцующих, и вскоре Амариллис Лугоцвет потеряла их из виду. Ей не терпелось шмыгнуть за ними следом,— у нее не было сомнений, что под «ребенком» подразумевался не кто иной, как Титина,— однако на глазах у такого множества эльфов она сочла подобную затею рискованной. Да и сделайся она невидимкой, ей бы это не помогло,— эльфы почуяли бы ее присутствие по колебанию воздуха, которое она, пусть невидимая, производила бы своими шагами. Так что, бросив последний взгляд на прелестную картину в лунном сиянии, с головой, полной забот, она прокралась к себе в дом, где все еще мирно спал Макс-Фердинанд.
На следующее утро, выглянув в окно, она заметила под ним влажное от росы письмо, в котором зелеными перламутровыми чернилами сообщалось, что фон Вассерталь заранее радуется ее визиту. Ежели ей благоугодно пожаловать сегодня, то он ее ждет ко второму завтраку. К двенадцати часам дня ей надлежит прийти к рыбачьей хижине возле Холодного Ключа, где ее будет ждать Лаквина — русалка, более надежная, нежели малышка из ущелья.
Утро Амариллис Лугоцвет посвятила всецело Максу-Фердинанду, который бодро отправился на разведку и бегал сперва по дому, потом по саду, чтобы познакомиться со своим новым окружением. Когда к полудню, устав, как собака, он сам залез в свою корзинку, она предусмотрительно дала ему опять понюхать амарнллпя, чтобы он не проснулся раньше времени и не счел себя одиноким и покинутым.
После этого Амариллис Лугоцвет уселась перед зеркалом в резной деревянной раме и до тех пор заклинала себя принять наилучший вид, покамест к ней не пришла уверенность, что если теперь фон Вассерталь и не падет перед нею ниц от восторга, то, во всяком случае, удостоит своей благосклонности.
