.
Нет ничего проще идеи, что депрессия есть что-то "духовное", со всеми скрывающимися в этом слове обертонами шаткости реального мира, возможности быстрого выздоровления и заботы о нравственности. Если бедствие духовное, то и лекарство от него будет тоже духовное. Нам не надо будет возиться с реальной последовательностью экономических событий: достаточно будет заново перетолковать статистику, пустить противослухи или вступить в ИМКА. Ну, могут ли такие "объяснения" претендовать на солидность? К несчастью, истина – то, что в нашем народе существует поощряемая прессой, церковной проповедью и радио наклонность превращать все проблемы в вопросы простого умонастроения. Более грубая форма этой привычки – обращение к астрологам и медиумам. Более высокая ее форма, если тут можно говорить о высоте, – разнообразные организованные и неорганизованные усилия по исправлению малоустроенной психологии, при полном забвении окружения с его могущественными влияниями. Непорядки мира, однако, не так уж просто утопить в нескольких каплях утешительных мыслей.
Было бы легко и не совсем ошибочно назвать такую наклонность эскапизмом – словом, которое, если только это возможно, безобразней обозначаемого им поведения. Однако бегство от реальности выбирает себе пути, привычные для эскаписта, который явно не хочет направляться в места более суровые, чем те, из которых он бежит. Так что если массы людей при встрече с враждебной реальностью находят прибежище в собственном сознании, то причина здесь в долгой традиции, освящающей такое прибежище. Традиция должна быть многогранной, поскольку должна увлекать в требуемом направлении людей ума и людей действия, людей науки и людей чувства, оскудевших мужеством и оскудевших надеждой, скептиков, циников, верующих, колеблющихся и людей расплывчатых мнений. Так или иначе традиция эта существует и она располагается в самом средоточии современной философии.
Даже в долгую и печальную эпоху своих сумерек греки не проявляли особой наклонности к солипсизму. Люди средневековья при всем свойственном им смешении факта и вымысла тоже ее не проявляли, если не считать мистиков. Наоборот, среди великих философов семнадцатого и восемнадцатого веков только один Спиноза оставался совершенно от нее свободен. Солипсизм зарождался или расцветал у Декарта, Лейбница, Локка, Беркли, Юма и Канта.
Факт этот тем более замечателен, что философия в те дни распадалась на две, казалось бы, противоборствующие школы мысли. Называвшие Декарта своим отцом рационалисты искали исходную истину в каком-то высшем положении, которое в силу своей самоочевидности должно быть неопровержимым. Идущие от Локка эмпирики искали истину в непосредственных показаниях чувств. Суть спора заключалась в том, что рационалисты считали ощущения смутными и обманчивыми, тогда как эмпирики рассматривали "самоочевидные" истины как не имеющие никакого основания в наблюдаемых событиях. Конфликт был в действительности не из неразрешимых, и я должен заметить по ходу дела, что два обрисованных мной выше принципа научного метода заимствованы соответственно у эмпириков и рационалистов.
