Человек против мифов | страница 124

И вот в течение 2,5 тыс. лет люди подходили к проблеме выбора между эгоизмом и социальностью так, словно она чисто теоретическая. И не находили ответов. Им не удавалось. Не удавалось потому, что проблема эта на самом деле не теоретическая, а практическая. Ее решение заключается не в построении новых этических философий, а в создании нового общества. Всякая программа, всякий образ действий, всякое действие, ведущее к новому обществу, есть вклад в разрешение проблемы.

Когда человечество достигнет положения, при котором товары и услуги будут изобиловать, а эксплуатация прекратится, не будет разумных социальных причин для несовместимости вашего благосостояния с моим. Не имея больше никаких существенных функций, эгоизм отомрет и унесет с собой в могилу всю нашу проблему. Последнее философское оправдание социальной настроенности должно состоять в том, что только она способна дать решение всей проблеме. Последнее осуждение эгоизма состоит в том, что он делает решение навсегда невозможным.

Можем ли мы достичь цели? Ну, наверное, не вы и не я, стареющие под нагрузками современного мира. Наша самая большая надежда – немножко сдвинуть Левиафана с места, чтобы наши дети и дети наших детей начали видеть рассвет. Даже до обуздания атомной энергии изобилие уже было очень возможной вещью. Теперь невольно создается впечатление, что перед нами безграничные возможности. А эксплуатация не обязательно должна существовать вечно. Человеческий род, отменивший рабство и крепостничество, научившийся политической демократии и претворяющий ее в жизнь, не может вечно упускать из рук управление всей своей социальной судьбой. Все это может показаться сказочным и утопическим сном, но ведь сбывались сны и гораздо более сказочные и утопические. Сны, которые снятся людям ночью, – туман и тень. Сны, которые снятся людям наяву, могут стать субстанцией мира.

30-е годы начались голодом и кончились кровью. Очереди перед общественными кухнями уступили место пикетам у заводов и складов, а их, в свою очередь, сменили шеренги солдат, уходивших на войну. Десятилетиями удобно оперировать, хотя 30-е годы были лишь частью более продолжительной эпохи социальных перемен. Тем не менее они имели свою особенность и породили соответствующие ей доктрины, а среди них убеждение, что все проблемы сводятся к языку. Это учение, как я полагаю, не захватило широкие круги населения, большая часть которого, по-видимому, просто не выжила бы, если бы руководствовалась подобными представлениями. Однако это убеждение не редкость в среде интеллигенции – общественного класса, на причастность к которому каждый волен претендовать, достаточно простого заявления о присоединении. Если читатель чувствует, что не принадлежит к этому классу, то может прекратить чтение и сохранить за собой преимущество неведения хотя бы об одном социальном предрассудке. Но если он знает о своей принадлежности к интеллигенции, тогда, мне думается, ему будет полезно послушать.