С улицы в комнату вдруг врывается долгий пронзительный свист, как сигнал тревоги. Погасив свет, Моника крадется к окну и смотрит в щелку между гардинами.
Из тени, окутывающей базар, выходят два парня, стоят и смотрят на дом.
«Они это или нет?» – спрашивает себя Моника, но в полумраке ничего не может разглядеть.
Франсис запаздывал, и я ждал его, присев на ту же скамейку, где однажды вечером, пару недель назад, сидели мы с Моникой. Она склонила голову мне на плечо, и, держась за руки, мы о чем-то рассеянно переговаривались. На скамейке напротив яростно целовались влюбленные. В те минуты мне очень хотелось последовать их примеру. Не важно, что позже, у меня дома, мне будет позволено целовать ее сколько угодно. Страшно хотелось поцеловать Монику сию же минуту, словно впервые в жизни. Целовать и целовать, приникая к ее губам, чувствуя, как поцелуи вливают в меня нежность и любовь; целовать, закрыв глаза, став слепым и глухим, отрешившись от всего, кроме дикого наслаждения. Это было счастьем: слияние губ, горячее сплетение пальцев. Ничто иное уже не имело значения. Ни убогость обыденной жизни, ни тупость бытия. Значимым был только этот миг, наши чувства и наши поцелуи.
Но в парке, на виду у всех, я не мог позволить себе ничего подобного из боязни, что меня поднимет на смех какой-нибудь прохожий, глядя, как мужчина в летах, с седеющими висками целует девушку, которая годится ему в дочери.
Тем вечером, посматривая на влюбленную пару, она теснее прижалась ко мне. Наверняка ей хотелось, чтобы я ее поцеловал.
«Ты меня любишь? Всегда будешь любить?» – Ее пальцы скользнули по моей руке. Конечно, я ее любил. Обожал, но ничего не ответил. Она всегда меня упрекала за неумение выражать свои чувства.
Мне надо было бы ответить: «Я тебя боготворю; ты самое лучшее, что у меня есть, без тебя я пропащий человек» или что-либо в том же роде, но я совсем зачерствел в этой жизни и ограничился одним сухим словом: «Разумеется». – «Такую, какая есть?»
Почему она меня об этом спросила?
Внезапно она сама прижала свои губы к моим и поцеловала с такой страстью, будто вложила в поцелуй всю себя. Я ответил ей так же горячо, и мы стали целоваться, не видя никого и ничего вокруг, целиком отдаваясь любви, забыв о стыдливости, о паре влюбленных на соседней скамейке, о прохожих, обо всем на свете.
Когда наши поцелуи слились в одну бурную, вышедшую из берегов реку, а желание опалило нас вселенским огнем, она отодвинулась и положила голову мне на колени.
